Война ни перед чем не останавливается, у неё нет жалости и милосердия, и вымолить у неё ничего невозможно. Война отбирает жизни пулей на вздохе, осколком в окопе, прямым артиллерийским попаданием в тёмном блиндаже. Она калечит судьбы на израненных взрывами полях сражений, в оскалившихся печными трубами и обломками брёвен избах, в дымящихся раскаленной пылью воронках. Но самое страшное, что она отбирает детство. Ребёнок, видевший войну, иначе смотрит на мир, по-другому оценивает людей.

В дом вошел немец. У него в руках были списки тех, кто подлежит расстрелу. «Твой муж - коммунист, старшие дети - комсомольцы, ваша семья - первая в расстрельном списке», - сказал он беременной шестым ребенком Матрене Ивановне, жене председателя колхоза, ушедшего на фронт. Восьмилетняя Юля, их дочь, на всю жизнь запомнила, как затем на ломаном русском немец продолжил: «Матка, бери детей и убегай поскорее».

Женщина послушалась немецкого офицера, собрала Клаву, Юлю и Жору и убежала из хутора Козинки. Неподалеку семью приютили в землянке неравнодушные люди. Там, в подвале, и прятались мать с детворой все время фашистской оккупации.

В памяти Юлии Кузьминичны Крамаровой (сегодня она живёт в городе Морозовск, Ростовская область) те дни отпечатались, словно фотографические снимки.

Рассказывая о событиях, женщина плачет, хотя прошло уже более 70 лет.

Когда мы бежали из Козинки, видели, что вдоль дороги лежало много обгоревших тел наших солдат. Мама пыталась закрывать нам глаза, но мы все равно успевали увидеть. Это такой ужас! - рассказывает Юлия Кузьминична.

Через день после того, как в хутор Грузинов Сталинградской области вошли немцы и остановились на постой, в хутор ночью ворвались несколько грузовиков с нашими солдатами. С ходу солдаты разнесли три дома, где квартировали гитлеровцы. Скорее всего, этот внезапный налет и стал причиной Грузиновской трагедии. Буквально на следующий день фашисты вывели на расстрел практически все население хутора. Людей шеренгами подгоняли к яме и убивали.

Всех, без разбора.

В одном из таких рядов стоял и будущий муж Юлии Кузьминичны, тогда еще 13-летний подросток. Он-то и рассказал потом жене, каким чудом ему удалось избежать смерти.

Перед ним еще оставался ряд приговоренных к расстрелу, - вспоминает Юлия Кузьминична Крамарова. - Вдруг появился немецкий офицер, и приказал фашистам оставшихся в живых срочно вывезти в город Морозовск. Те бросились выполнять приказ, а офицер подошёл к спасенным, приподнял лацкан кителя, под которым блеснула красная звезда, и тихо сказал по-русски: «Знайте, кто вас спасает».

Даже на оккупированной территории, в тылу врага, в непосредственном с ним контакте наши разведчики, которые находили возможность помогать мирному населению, не боясь при этом погибнуть.

Эти эпизоды, врезавшиеся в память Юлии Кузьминичны, с легкостью могли бы стать сюжетом для фильма о военном времени.

Но сколько было дней, серых и страшных своей неизвестностью, проведенных в подвале или на изнурительной работе. Старшего брата Юли Михаила, как только началась война, отец отправил с колхозными стадами в Казахстан. Сестра Лиза с другими такими же девчушками рыла окопы до самой станции Лихой. Отец, председатель колхоза, несмотря на то, что имел «бронь», отправился на фронт. Уже после снятия оккупации матери пришло письмо с пометкой «пропал без вести».

Однако земляк, вернувшийся в хутор на лечение после ранения, рассказал, что видел, как погиб отец. Он со своим отрядом попал в окружение. Немцы теснили красноармейцев со всех сторон, в конце концов прижали их к озерцу - выхода уже не было, да и раненых было много. Тех, кто мог самостоятельно идти, фашисты погнали в плен, остальных расстреливали. Последний раз сосед видел своего командира лежащим на берегу этого озерца в крови. Подробности он опустил, хотел поберечь жену, но финал и так понятен - его добили.

Мать в одиночку воспитала шестерых детей. Причем шестого она рожала в погребе землянки, где семья пряталась от фашистов. Там малыш провел и первые месяцы своей жизни. Это не могло не сказаться на здоровье Вити, так назвали ребенка. Он постоянно болел легочными заболеваниями и умер, дожив до сорока лет.

Как только нацистов прогнали с нашей земли, из Казахстана со стадами вернулся брат Михаил. Юлия Кузьминична вспоминает, что он был весь черный и очень худой. Тем не менее, почти сразу отправился на войну. Подучившись в лётном училище, он сбивал немецких асов. Во время боя был тяжело ранен и комиссован.

Ни у кого из нас не было детства, - горько вздыхает Юлия Кузьминична. - Я как раз собиралась в первый класс, как началась война. Потом оккупация, жизнь в подвале. А когда хутор освободили, основными рабочими руками стали наши, детские. Мы ухаживали за скотиной и птицей, пахали и сеяли. По трое возили на быках в Морозовск на элеватор зерно; в две смены - днём и ночью. Даже, как могли, строили птичники. В школу я пошла, когда мне, наверное, уже лет 13 было, а каши в первый раз после войны мы по-настоящему наелись лишь в 1947 году.

В 19 лет Юлия Кузьминична вышла замуж за того самого, чудом спасшегося паренька из Грузинова, у них родилась дочь Валентина. Но война даром не проходит, особенно для здоровья. Муж страдал сердечными заболеваниями и вскоре умер. В 1958 году молодая вдова вновь вышла замуж - за Евгения Ивановича Крамарова, фронтовика, дошедшего до Рейхстага. Как родную, приняла его 9-летнюю дочь Ольгу. С детства Юлия Кузьминична не страшилась работы, ей присвоено почетное звание ветерана труда; женщина награждена множеством грамот «Победителю соцсоревнования» и свидетельством о трудовой доблести.

«Помни сестру Варю»

Варвара Дмитриевна Житнянская (Салова) родилась в 1923 году на хуторе Решетникове Милютинского района. Сначала работала на элеваторе, а потом, став комсомолкой, - в школе вожатой. В марте 1943 года была призвана в ряды Красной Армии по комсомольской путёвке. В городе Красный Сулин приняла присягу и попала в запасной полк. С августа 1943 года служила медсестрой в госпитале и прошла с ним от Миуса до Берлина. Принимала участие в освобождении Украины, Молдавии, Польши. Имеет восемь благодарностей, в том числе от верховного главнокомандующего, медали.

Варвара Дмитриевна умерла несколько лет назад. Ее семья бережно хранит фотографии мамы, бабушки и прабабушки. О некоторых из них я хотел бы рассказать. Вот снимок от 28 октября 1944 года. На обороте надпись, которая уже почти стерлась от времени: «Моему брату Ване от Вари и ее подруги. В дни войны, сражаясь с проклятым врагом. Пусть эти черты моего лица напоминают обо мне. Котовск. 28.X.44 г. Помни сестру Варю».

На фотографии 9 мая 1945 года на лице у 22-летней девушки счастливая улыбка, ведь наступила долгожданная Победа. На следующем фото - медсестра госпиталя №4166 Варвара в Берлине.

Её служба продолжалась ещё до декабря, нужно было выхаживать раненых бойцов. Муж Варвары Дмитриевны Василий Феликсович тоже воевал, но фотографии военного времени, к сожалению, не сохранились. Он был призван в армию из Сибири в 1942 году. После окончания школы младших командиров руководил миномётным отделением. За освобождение города Витебска получил медаль «За отвагу». Воевал в Польше и Восточной Пруссии, участвовал в освобождении Венгрии и разгроме бандеровских банд на Украине.

Помнит сестра Надя, как убили неизвестного лейтенанта

Надежда Михайловна Марченко (урождённая Борисова) помнит те далекие страшные события, словно все это произошло лишь вчера. Ей было 12, когда отец, а следом и старший брат Пётр ушли на фронт. В маленьком хуторке Бакланове Селивановского (ныне Кашарского) района Ростовской области, где родилась девочка, в 1941 году мобилизовали практически всех мужчин - 44 человека. Остались женщины, дети и несколько стариков. Все они уже после войны получат «похоронки», вернётся лишь один хуторянин - Михаил Иванович Козлов - но и он через полгода скончается от полученных ранений.

Июль 1942 года. Донскую землю топчут фашистские сапоги. Сначала в хутор пришли немцы, чуть позже - румыны. Но на постой не остались, предпочли более крупные села в нескольких километрах от хутора Бакланова. К ним же приходили лишь разжиться скотом да продуктами. Женщина вспоминает пожилого старосту, который был посредником между захватчиками и мирными хуторянами. Через него немцы давали указание местным собирать для них картошку. Люди были напуганы, и чтобы выжить, порою отдавали последнее - кто полведра картошки, а кто и меньше.

Фашисты приезжали к нам на мотоциклах, - рассказывает Надежда Михайловна. - Поэтому, заслышав звук, люди прятали все, что могло бы их заинтересовать. Моя старшая сестра была очень симпатичной девушкой, ей тоже приходилось скрываться. По слухам, оккупанты увозили красивых женщин в Германию.

Ещё Надежда Михайловна помнит, что у них в хозяйстве было много гусей, более трех десятков, и мама их тоже пыталась спасти - отвела на пруд, расположенный в паре километров от хутора. Но староста привел в дом Борисовых немцев, и те потребовали птицу. Мать под дулом автомата заставили признаться, где она прячет гусей и показать пруд.

А ещё рассказывали тогда, - вспоминает женщина, - что в том селе, где фашисты квартировали, расстреляли солдата. Поймали в лесочке неподалеку, по форме вроде лейтенант, признали партизаном и убили у всех на глазах. А чтобы не хоронить, тело скинули в выгребную яму.

Самые яркие её воспоминания - об освобождении хутора. Когда гитлеровцам стало понятно, что советские войска уже на подходе, они выгнали местных жителей из их домов в сорокаградусный мороз, а сами понабивались внутрь, что горошине упасть негде было, решив, вероятно, таким образом спрятаться и переждать наступление. Женщин с маленькими детьми от январской ночевки на улице спас отчаянный крик прибежавшего из разведки немца: «Рус «Катюша!»

В ту ночь фашисты настолько перепугались, что выпрыгивали из землянок, ломая двери и выбивая окна. Бежали кто куда, но основная масса рванулась в поле, где еще с осени стояли скирды сена - в них они и засели.

К утру подошли и наши войска. Мы рассказывали солдатам, куда сбежали немцы. В поле красноармейцы их и уничтожили, - говорит Надежда Михайловна.

Ни отца, ни брата семья с войны не дождалась. Отец Михаил Михайлович, по одной из версий, умер по дороге в концлагерь Освенцим в Польше, по другой, «находясь на фронте, пропал без вести в мае 1943 года». Версии не исключают друг друга, но точного ответа все равно не дают.

Брат Петр, окончивший военное училище, эвакуированное из Ленинграда в Башкирию, погиб или в районе Курской дуги, или под Москвой, или под Ленинградом. В последнем своем письме Пётр писал, что едет защищать столицу, но куда он успел доехать - внятных сведений нет. Надежда Михайловна писала в военный архив Подольска, разыскивала однополчан отца и брата, но прояснить ситуацию так никто и не смог.

Харитина помнит Рокоссовского

Когда началась война, Харитине Моисеевны Халдиной (в девичестве Моисеевой) было шестнадцать лет. Жила она тогда в большой семье в станице Чертковской Морозовского района.

Потом, когда советские солдаты освобождали район от врага, в нашей школе расположился военный госпиталь, - рассказывает она. - Мы, хрупкие девчонки, еле справлялись с носилками. Лежачих размещали в госпитале, а кто мог ходить - распределяли по домам местных жителей.

Она поделилась со мной интересным фактом: в их доме некоторое время жил маршал и дважды Герой Советского Союза К.К. Рокоссовский. Командующий прибыл для того, чтобы руководить действиями наступательной операции. Предстояло выбить врага из балки рядом со станицей. Это была настолько густо поросшая терновником и трудно проходимая местность, что пришлось потратить немало времени и сил, чтобы оттеснить немецких захватчиков.

Я хорошо помню это время, - говорит моя собеседница. - Родителей поставили в известность, что в доме будет жить командующий фронтом Константин Константинович Рокоссовский. Он располагался в отдельной комнате. Всё это время наш дом являлся штабом: всюду были расставлены часовые: на входе во двор, в дом, в комнате самого командующего. Мне не приходилось общаться с ним, но я слышала, как громким голосом он отдавал команды, и с какой энергией планировал военные действия. Видела я его несколько раз, но хорошо запомнила: это был статный воин с серьёзным взглядом, в чёрной бурке.

Летом 1944 года Харитина поступила на службу в милицию. Тогда она была единственной девушкой, занимающей должность участкового. После службы в органах милиции перешла трудиться в вагонное депо, а потом - в Морозовский гарнизон. На должности помощника начальника строевой части по учёту личного состава проработала в гарнизоне около тридцати лет, оттуда же, получив почётное звание «Ветеран труда», и ушла на заслуженный отдых.

Полина Ефимова

Никто сегодня не скажет, сколько их было – официальные подсчеты детей, которые родились за годы Великой Отечественной войны на территории Советского Союза от инородцев-захватчиков, у нас не велись (во всяком случае, подтвержденных данных на этот счет нет). Называется цифра до 100 тысяч человек – но это всего лишь предположения западных историков.

Ясно одно: никогда специально, с ведома соответствующих советских органов, таких детей-полукровок или, как их еще называли, «немчиков», у нас отдельно публично не третировали.

«Истинные арийцы» не сдерживались

Как мы помним из истории III рейха, Гитлер до маниакальности был одержим теорией чистоты арийской расы. Исходя из этого постулата, ни один чистокровный немец не должен был вступать в связь с представительницей иной народности.
Гитлеровские оккупанты в захваченных ими странах сплошь и рядом нарушали этот запрет. Не стал исключением и СССР. Немецкое командование вынуждено было реагировать. Поначалу устрашением.

Уже в июне 1942 года солдатам вермахта в оккупированных районах СССР раздали «Памятку о поведении немецкого солдата». Там, в частности, было такое предупреждение: «Требуется срочно ограничить контакты солдат с женской половиной гражданского населения – ввиду угрозы причинения вреда чистоте германской расы».

Это не помогло. Менее чем через год, в марте 1943-го, был выпущен еще один документ, касающийся половых отношений гитлеровцев и советских женщин. Согласно постановления коменданта Орла генерала-майора Адольфа Гамана (повешен в декабре 1945 года в Брянске): «… родив ребенка от немецкого солдата, русская мать имеет право на алименты». Таким орловчанкам полагалось по 30 марок в месяц.

Поголовно изъять и упечь в детдома

О том, как советские власти относились во время войны к женщинам, рожавшим от гитлеровцев и к самим «немчикам», мы сегодня можем узнать из сохранившихся немецких документов той поры.

Цитата из доклада абвера (немецкая военная разведка), составленного после кратковременного занятия Харькова советской армией в 1942 году; согласно этому свидетельству, войска НКВД расстреляли в городе 4 тысячи жителей: «…Среди них много девушек, друживших с немецкими солдатами, и особенно тех, которые были беременны. Достаточно было трех свидетелей, чтобы их ликвидировать…».
Историки нашли в архивах письмо замнаркома иностранных дел Ивана Майского, направленное Сталину и касающееся решения судьбы детей, рожденных советским женщинами от оккупантов. Академик считал, что нужно «… поголовно изъять всех этих «немчат», переменить им имена и разослать в детские дома».

Неизвестна реакция генералиссимуса на это письмо. Из истории только ясно, что тысячи жителей советских оккупированных территорий после окончания Великой Отечественной войны подверглись разного рода репрессиям – по различным поводам. Но никогда женщины, сожительствовавшие с оккупантами и родившиеся в результате этих связей дети, публично не выделялись в отдельную категорию «предателей» и показательно не предавались остракизму.

Опыты над «нацистской икрой»

Чтобы понять, как в СССР официально относились к «немчикам» и их матерям, необходимо сравнить это отношение с аналогичным опытом других стран, некогда оккупированных фашистской Германией.

Во Франции, которая практически без боя сдалась гитлеровцам, более 18 тысяч «горизонтальных коллаборационисток» были на год отправлены в тюрьмы, их стригли наголо и демонстративно водили по улицам городов, как скот. Это был год так называемого «национального стыда». В Интернете много фотодокументов, подтверждающих эти факты.

Нидерланды в 1940-м году после нападения Германии капитулировали спустя 5 дней. В мае 1945 года во время уличных самосудов там были убиты около 500 «девушек для фрицев».

В Норвегии от связи местных женщин с гитлеровскими оккупантами родилось боле 10 тысяч детей. По официальным данным, 5 000 женщин, родивших детей от немцев, приговорили к полутора годам принудительных работ, а 90 процентов «немецких ублюдков» или «нацистской икры» были объявлены умственно неполноценными и отправлены в дома для душевнобольных, где их держали до 1960-х годов. Точно известно, что этих «недочеловеков» использовали для испытания медицинских препаратов. Только 11 лет назад парламентом Норвегии были принесены официальные извинения этим невинным жертвам войны, а комитет по юстиции утвердил им компенсацию за пережитое в размере 3 000 евро – тем, кто еще остался в живых.

Каждая история, повествующая об узникe гетто, которому посчастливилось выжить, уникальна. Но история спасения 10-летнего еврейского мальчика Саши Кравеца – просто сенсационна! Вообще, чтобы выжить в тех нечеловеческих условиях, одного чуда была мало – с каждым из выживших случалась целая цепочка чудес. Мне хочется рассказать лишь об одном эпизоде из богатой чудесами и вместе с тем многострадальной Сашиной жизни. Хотелось написать – “детской” жизни, но какое уж тут детство – на каждом шагу опасность. Kругом горы трупов. Отец погиб. Полицай убил младшую сестричку, вынюхав ее в доме доброй селянки, куда ее пристроила их мама Сима Кравец. Сколько было пережито! Сколько раз Саша с мамой были на волосок от гибели! Самая невероятная история одного из эпизодов иx спасения изложена в заявлении Александра Кравеца, направленном от его имени адвокатом A. Школьником (Торонто, Канада) в Claims Conference, организацию, занимающуюся выплатами компенсаций от имени правительства Германии тем, кто подвергся преследованиям нацистов в годы войны. Это произошло в 1993 годy, через пару лет после того, как Саша с женой и сыном иммигрировали в Канаду.

Оккупированый Проскуров, 1941 г. (ред.)

Сима Кравец

…В один из холодных зимних дней 1942 года на территорию Проскуровского гетто, где среди сотен узников томились десятилетний мальчyган Саша Кравец с мамой Симой, въехала немецкая машина-душегубка (gaswagon – под таким названием она шла в немецкой документации). Эта машина представляла собой передвижную газовую камеру в миниатюре. Внутрь герметично закрывавшегося кузова была выведена выхлопная труба от автомобильного двигателя. При каждом рейсе кузов плотно заполнялся ни о чем не подозревавшими узниками, машина отъезжала от гетто, тюрьмы, лагеря и затем останавливалась на 20-30 минут с работающим мотором. Водитель покидал кабину, чтобы не пострадать от случайной утечки выхлопного газа, а когда через предопределенное инструкцией время он возвращался и ехал дальше, все находившиеся внутри наглухо закрытого кузова были мертвы. Погибали от удушья. Затем машина подъезжала к приготовленной заранее яме, и туда сбрасывались трупы. Душегубкa былa советским изобретением. Гестапо получило информацию o ee устройстве от НКВД году в 1940, когда между этими двумя монстрами происходил обмен “опытом работы”. Нацисты машину усовершенствовали, и на рубеже 1941-1942 годов несколько ee образцов было завезено из Рейха на Украину и опробовано на беззащитных жертвах.

Изобретение чекиста Берга – душегубка на колесах, замаскированная под хлебный фургон (ред.)

Немцы могли использовать вот такую машину. Это австрийский Заурер – коммерческий фургон фирмы Мартин Флатц. Некоторые источники сообщают, что на данный момент подлинные фотографии газвагена не известны. (ред.)

Вернемся к нашему рассказу. Итак, зимним утром 1942 года на “плац” Проскуровского гетто, прибыла “газовая автомашина”. То был внушительных размеров грузовик с выкрашенным в черный цвет крытым кузовом без окон и с маленькой герметично закрывавшейся дверью на задней стороне кузова. Немцы и полицаи стали силой загонять обитателей гетто в кузов душегубки. Они били людей палками, прикладами винтовок, рукоятками пистолетов, хватали детей и забрасывали их внутрь. Следом заталкивали их матерей. Вcкоре кузов был набит битком. Внутри можно было только стоять впритык друг к другу, в полной темноте. Даже после мученической смерти мертвые продолжали стоять. Сашу впихнули последним. Он оказался у самой двери кузова, лицом к ней, плотно прижатый к двери телами узников гетто, втиснутыми в кузов душегубки до него и теперь обступавшими его со всех сторон. Когда тяжелая металлическая дверь душегубки почти закрылась, Саша инстинктивно сунул в просвет правую руку. Ужасная боль пронзила его – тяжелая дверь отсекла его пальцы. Но этот жест спас ему жизнь – пальцы застряли, не дав двери плотно закрыться, и, таким образом, осталась маленькая щель, через которую мальчик мог дышать на протяжении всего пути к яме. Правда, он потерял сознание от боли, но продолжал стоять. Падать было некуда. После того, как машина отъехала и в кузов стали поступать выхлопные газы, все, кроме него, погибли. Он один остался жив в этой машине смерти, нo, потеряв сознание, не чувствовал, как его вместе с трупами выбросили из машины в заранее выкопанную яму.

B тот день, когда Сашу впихнули в душегубку и увезли на смерть, Симы, его матери, не было рядом. Ранним утром ее увeли на работу. В жандармерии ее ждала куча одежды, которую надо было привести в порядок. Представляю, что она испытала, когда вечером, прийдя с работы, обнаружила его отсутствие и услышала душераздирающую историю… Горе не дало ей заснуть в ту ночь! На следующее утро, когда группу сильных крепких евреев погнали закапывать яму с трупами (мороз, земля мерзлая, полицаям не хотелось самим напрягаться), Симe удалось примкнуть к бригаде землекопов. Оказавшись на месте, она спустилась в могилу и начала в поисках своего мальчика перекладывать трупы с места на место. И обнаружила своего сыночка – живого! Он уже пришел в себя. Очнулся в яме еще ночью, в полной темноте, и обнаружил, что он один среди трупов. И не может пошевелиться. Ужас! Но через какое-то время появилась его мама. Не нахожу слов для описания ее чувств, когда она увидела, что он живой! Она оcвободила его, помогла выбраться из ямы. Им удалось скрыться. Они бродили, неприкаянные, скитались по оккупированной территории. Ситуация казалась безнадежной. Рано или поздно они должны были попасть в поле зрения полицаев, а затем и в лапы к гестапо. Наверно, впервые в своей жизни Сима утратила всякое желание бороться за жизнь. Но есть Б-г на свете!

Укрытие

Совершенно случайно мать с сыном набрели на дом Евгении Маруневич в деревне Чернелевка под Красиловом. Эта святая женщина дала им приют, действуя с огромным риском для собственной жизни; у нее они прожили до освобождения Украины от захватчиков ( присвоили звание Праведника народов мира за их спасение, рассказ об этом содержится в ядвашемовском архиве).

Фамилия Евгении Маруневич находится на Стене почета в музее Яд-Вашем, Израиль (ред.)

Как такое может быть?

Двойное спасение еврейского мальчика: и от душегубки, и от гибели в январской стуже, – действительно кажется неправдоподобным! Kлерки из Claims Conference, к которым попали документы Александра Кравеца в 1993 г., прицепились вот к чему: “Как это мальчик мог пролежать в расстрельной яме так долго при сумасшедшем январском морозе и не замерзнуть насмерть?” Их позиция понятна. Перед ними стояла задача отсеивать ложных заявителей. Поэтому они не поверили истории, изложенной Александром в его заявлении, и попытались его “отшить”. Их не убедили аргументы, представленные адвокатом, который вел его дело. He приняли они во внимание то обстоятельство, что ребенок лежал в ямe, заваленный со всех сторон медленно остывавшими трупами. Oпытный адвокат понимал, что в этой ситуации поможет только прецедент – печатное сообщение о пoдобном происшествии. И он-таки сумел найти информацию об аналогичном случае в сборнике документов о Холокосте, изданном Институтом Яд Вашем незадолго до этого. Одна из свидетельниц обвинения, выступавшая на суде против нацистов и их пособников в 1946 году в Харькове, рассказала в своих показаниях, что случайно уцелeла при расстреле большой группы евреев в Дробицком Яру. Hе задетая пулями, она упала в ямy и пролежала там с самого утра до ночи! Только после того, как убийцы покинyли место преступления, она сумела выбраться из огромной мoгилы, в которую вместе с ней, живой, были сброшены сотни трупов. И это происходило тоже в зимнее время, в январе. Медленно остывавшиe тела не дали ей замерзнуть! Mертвые евреи помогли ей выжить. Естественно, все происходившее в зале суда стенографировалось. На исходе перестройки архивы были открыты, и израильские исследователи получили доступ к документам этого и других подобных процессов. Так они попали в Яд Вашем и были опубликованы.

Адвокат A. Школьник, старый мудрый еврей, до сих пор торжествует, рассказывая, как ему удалось во-время обнаружить необходимое сообщение о прецеденте. Он преподнес сомневавшимся деятелям из Claims Conference задокументированное сообщение об этом случае. И подействовало! Документ оказался сильнее устного слова.

Перед тобой, читатель, фотография 1944 года. На ней – мои и Саши Кравеца земляки и родственники, уцелевшие евреи Красиловского района теперешней Хмельницкой, а тогда – Каменец-Подольской области. Первое посещение ими места массового истребления (в лесу около села Маневцы). Сима Кравец, мама Саши, – в центре первого ряда, между двумя женщинами (за ней – военный в пилотке)

Помнить и передавать дальше

Мы сейчас переживаем такое время, что поколение, кoтоpoe оказалось в нечеловеческих условиях больше 70 лет назад, уходит. И при этом воспоминания у переживших ад наконец-то стали подниматься и требовать выхода из глубин их памяти, куда они были когда-то загнаны силой. Kак ни тривиально это звучит, каждое новое свидетельство бесценно. Саша Кравец – мой дальний родственник. Я слышала много его рассказов – о предвоенной жизни в местечке, о семье, главным образом, о маме – необыкновенно сильной женщине, из разряда тех, кто “коня на скаку остановит”. Конечно, рассказывал он и о годах, проведенных в филиале ада в годы Катастрофы. Одним словом, у него было что рассказать. Но эту историю – о душегубке – я только недавно услыхала от него, впервые. Больше того, он пожелал, чтобы я ее пересказала – вынесла ee, так сказать, на публику, что я и сделала по мере сил.

Другой эпизод

В добавление к истории спасения Саши Кравеца расскажу еще об одном эпизоде чудесного (в смысле “свершившегося чуда”) двойного спасения. О нем мне стало известно сравнительно недавно – после того, как были открыты немецкие архивы, хранящие документы времени 2 Мировой войны и послевоенных процессов над нацистскими преступниками. Я и не предполагала, что в них может обнаружиться нечто такое, что имеет отношение непосредственно ко мне – к судьбам моих родных и земляков, тех несчастных, что не сумели эвакуироваться. И однако в этих архивах, в числе многих других, оказались материалы, дающие представление о жизни и смерти узников именно тех гетто, в которых оказались мои родные, гетто тех городов и местечек, где они жили до войны. Но сперва преамбула. В начале 1970-х годов в ФРГ прошла серия судебных процессов над преступниками, осуществлявшими “окончательное решение еврейского вопроса” в городах и местечках оккупированной Вермахтом территории бывшего СССР. Почему так поздно? Действительно, после судов над, так сказать, главными нацистскими преступниками (я никаких градаций не принимаю – это просто фигура речи), которые проходили под эгидой союзников-победителей, юридическая система Западной Германии взяла тайм-аут. Была отменена смертная казнь и даже принят 20-летний срок ответственности за военные преступления, впрочем он был позже отменен и вернулась пожизненная ответственность за те страшные кровавые деяния, в которых нацисты и их подручные обвинялись и обвиняются до сих пор. Дело в том что важные посты в юридической сфере ФРГ занимала тогда довоенная плеяда юристов, очевидно, сочувствовавших идее Третьего Рейха и ее носителям. В этой сфере осели и многие нацисты. Поэтому, пока эти юристы были “у дел”, новых судов, которые могли бы закончиться суровыми приговорами, не происходило. Уцелевшие нацисты жили себе свободно, не особенно скрываясь и даже занимали важные посты в германской служебной иерархии. Просится аналогия с советскими делами, когда бывшие палачи ГУЛага, кровавые чекисты, коммунисты из высших эшелонов власти комфортно дожили свой век при персональных пенсиях и прочих номенклатурных благах и спокойно умерли в своих постелях.

Свидетельские показания

Но в Германии все-таки прошла денацификация, и лафа для военных преступников не могла продолжаться до бесконечности. Поэтому, когда в начале 1970-х в юридической сфере произошла естественная смена поколений, пришедшие на смену старым ретроградам честные молодые юристы энергично взялись за дело, и вот уже инициированы суды над не успевшими спокойно умереть убийцами тысяч невинных и беззащитных людей. Понадобились аутентичные свидетельские показания – от действительно испытавших на своей шкуре неописуемые муки и случайно выживших (наверно, не случайно, но этой темы мы здесь не будем касаться). Немцы обратились за содействием к руководителям Прокуратуры СССР, и вот с самого верху по ступеням служебной чекистской лестницы понеслись приказы вниз, в областные Управления КГБ: собрать свидетелей, снять показания, запротоколировать по требуемой форме и отправить наверх без промедления. В областные и районные центры, в нашем случае – в Староконстантинов, Хмельницкой области Украины, вызвали испуганных свидетелей из соседних мест. Перед местным начальником УКГБ среди прочих предстал папин друг детства из Красилова. Доставили и бывших узников Староконстантиновского гетто, из которого повели на расстрел папиных родичей. Местные офицеры-гэбисты работали, что называется, не покладая рук, – проводили по 2, а то и по 3 допроса в день, а потом сами же суммировали ответы и составляли рассказы от имени свидетелей, под которыми те расписывались. Контингент свидетелей – в основном, евреи, чудом пережившие Шоа, несколько полицаев, отсидевших свое или выпущенных на свободу раньше cpoкa за примерное поведение, и случайные свидетели расстрелов и издевательств над евреями – последних совсем немного. Протоколы свидетельских показаний были доставлены в Германию, там переведены на немецкий язык и приобщены к материалам рассматриваемых в судах дел. А после судов – отправлены в архив. В частности, немецкие “Протоколы допросов” (так прямолинейно. по-чекистски, они и озаглавлены) свидетелей, происходивших из наших мест, попали в Федеральный архив в Людвигсбурге (Bundesarchiv Ludwigsburg). Оттуда – в недавнем прошлом в Америку, в Музей Холокоста в Вашингтоне. Детективную историю о том, как я о них узнала и благодаря каким хорошим людям получила, я расскажу как-нибудь отдельно.

Свидетельское показание Назарчук Анны

После затянувшегося вступления – к моей теме. Среди Староконстантиновских протоколов особенно интересен рассказ Анны Лазаревны Назарчук (Протокол ее допроса датирован 28 марта 1973 года). Пришлось воспользоваться обратным переводом с немецкого, так как русский оригинал мне не доступен. Перевод на русский сделал Леонид Коган, мой неизменный благодетель и помощник. Анна, как и харьковская свидетельница, при расстреле упала в яму невредимой и пролежала в ней много часов, голая среди раздетых перед расстрелом мертвых. А температура воздуха снаружи ямы была ниже нуля. Это если рассказать историю ее спасения совсем кратко и сухо. Но в рассказе Анны, хотя и изложенного казенным языком старшего лейтенанта ГБ, так много хватающих за душу деталей, что я не могу не дать ee расширенного описания казни. Итак, на воскресенье, 28 ноября 1942 года, местный шеф гестапо, гауптшарфюрер СС Карл Граф назначил акцию по окончательной ликвидации гетто. Ноябрь в том году был исключительно холодным. Уже выпал и не таял снег. В тот воскресный день, в 6 часов утра всех обитателей гетто вывели на утреннюю поверку, после чего построили в колонну и повели по пустынным улицам в сторону леса. Было очень холодно. Падал снег. Анна несла на руках своего двухлетнего малыша, рядом шли двое приемных детей – так она их называет (их родителей убили в одной из предыдущих акций). Рядом с колонной шло много полицаев. Они были не местные. Местных Анна знала в лицо, а эти были ей не знакомы. В лесу около огромной ямы всех разделили на десятки. Прежде, чем расстрелять, очередную десятку раздевали, и полицаи-украинцы вели людей к ямe. Она рассказывает, что не видела места расстрела – его заслоняли другие люди, стоявшие перед ней. И выстрелов она не слыхала – их заглушал невыносимый крик. Когда подошла “очередь на смерть” той десятки, куда распределили Анну с ее мальчиком, она быстро разделась, но замешкалась при раздевании ребенка. Тут к ней подскочил полицай и ударил ее прикладом так сильно, что она выронила ребенка – прямо на снег! “Подняв его, я пошла с ним к краю ямы, – рассказывает Анна. – В саму яму я старалась не смотреть. Оглянувшись назад, я увидела в 30 метрах от нас шеренгу немцев и полицаев с поднятыми ружьями, готовых к стрельбе. Услышала звуки выстрелов. Что-то ударило меня в левое плечо. Я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, было совсем темно. Я не понимала, где нахожусь. Кто-то тряс меня за плечо и спрашивал мое имя и адрес. Этот человек, как оказалось, местный полицай, решил, что я нееврейка – действительно, я была совершенно непохожа нa еврейкy. Он спросил у меня: “Как же ты здесь оказалась?” Я ответила: “шла из больницы с ребенком, меня схватили полицаи, и так я сюда попала”. Попросила найти ребенка. И он нашел в яме моего мальчика, который был совершенно невредим и крепко спал! Этот человек подозвал еще одного полицая. Тот сразу вскинул ружье. “Она наша”, – сказал ему первый. Потом повел меня к дому, стоявшему поблизости, и попросил хозяйку помочь мне. Он дал мне справку, в которой значилось, что я была схвачена по ошибке”.

Заключение

Еще раз скажу в заключение, что каждая история спасения уникальна! Но почему их так мало, этих историй?

Евгения Шейнман,
Индианаполис, США

От редакции: вопрос об использовании душегубок в Проскуровском гетто, или “авторство” НКВД в разработке этих адских машин является дискуссионным.

Ирена Сендлер (1942)

Ирена Сендлер (Сендлерова, в девичестве Кржижановски) - активистка подпольного движения, которая спасла 2,500 еврейских детей из Варшавского гетто во время Второй Мировой Войны. Израильский музей Холокоста «Яд ва-Шем» присвоил Ирене звание Праведника мира, наряду с Николаем Киселёвым и Оскаром Шиндлером. Эта женщина, с помощью организации сопротивления «Зегота» в оккупированной немцами Варшаве, обеспечивала детям поддельные документы и с командой единомышленников тайно вывозила их из гетто, отдавая в приюты, частные семьи и монастыри.

Ирена Сендлер родилась 15 февраля 1910 года в Варшаве в семье польских католиков, но росла в городе Отвоцк. Ее отец, Станислав Кржижановски, был врачом. Станислав умер от тифа в феврале 1917 года, заразившись от своего пациента, которого отказался лечить его коллега. Многие из таких пациентов были евреями. Станислав учил свою дочь: если человек тонет, его нужно попытаться спасти, даже если ты сам не умеешь плавать.

После смерти отца, Ирена вместе с матерью переезжает в Варшаву. Лидеры Еврейской общины предложили матери Ирены платить за образование ее дочери. Девушка с детства симпатизировала евреям. В то время в некоторых университетах Польши существовало правило, по которому евреям полагалось сидеть на отведенных для них скамьях в конце лекционного зала. Ирена и некоторые ее единомышленники в знак протеста садились за такие скамьи вместе с евреями. В конце концов, Ирену отчислили из университета на три года.

В 1931 году Ирена выходит замуж за Мечислава Сендлерова, сотрудника кафедры классической филологии Университета Варшавы. Однако позже она разведется с ним и выйдет за Стефана Zgrzembski, от которого у Ирены появится дочь Янка и сын Адам.

Во время нацисткой оккупации Польши, Сендлер жила в Варшаве (до этого она работала в городских отделах Социальной защиты Отвоцка и Тарчина). В начале 1939 года, когда нацисты захватили Польшу, она начала помогать евреям. Ирена вместе с помощниками создала около 3000 фальшивых документов, чтобы помочь еврейским семьям, прежде чем присоединиться к подпольной организации сопротивления «Зегота». Помогать евреям было крайне рискованно, немедленному расстрелу подверглись бы все домочадцы, если бы в их жилище нашли прячущегося еврея.

В декабре 1942 года, недавно созданный совет помощи евреям «Зегота» предложил Ирене возглавить их «детское подразделение» под вымышленным именем Иоланта. Как работница отдела социальной защиты, у нее было специальное разрешение для допуска в варшавское гетто. По должности ей необходимо было проверять жителей гетто на признаки возникновения тифа, ведь немцы очень боялись что зараза может распространиться за его пределами. Во время таких визитов, Ирена одевала повязку со Звездой Давида в знак солидарности с евреями, а также для того, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания.

Она выносила детей из еврейского гетто в коробках, чемоданах, а также на тележках. Под предлогом проверки санитарных условий во время вспышек эпидемий тифа, Сендлер приходила в гетто и вывозила из него маленьких детей в машине скорой помощи, иногда маскируя их под видом багажа или ручной клади. Она также использовала старое здание суда на окраине варшавского гетто (которое до сих пор стоит) как основной пункт для передачи детей.

Детей оставляли в польских семьях, варшавских приютах или монастырях. Сендлер тесно сотрудничала с социальной работницей и католической монахиней Матильдой Геттер.

Данные о вывезенных детях Ирена записывала и складывала в банки, которые закапывала под деревом в саду подруги. В этих банках хранилась информация о настоящих и вымышленных именах детей, а также данные о том, куда они были отвезены и к какой семье принадлежали изначально. Это делалось для того, чтобы после окончания войны детей можно было вернуть в их семьи.

В 1943 году Сендлер была арестована Гестапо, ее жестоко пытали и приговорили к смерти. Она никого не выдала. К счастью, «Зегота» спасла ее, подкупив немецких охранников по пути на место ее расстрела. Ирену бросили в лесу, без сознания, с переломанными ногами и руками. Имя Сендлер значилось в списках казненных. До конца войны ей пришлось скрываться, но она продолжала спасать еврейских детей. После войны Ирена достала закопанные банки, в которых насчиталось 2,500 записей о детях. Некоторых детей удалось вернуть в родные семьи, но, к сожалению, многие из родителей были уничтожены в концлагерях либо пропали без вести.

После войны Ирену Сендлер продолжала преследовать тайная полиция, так как ее деятельность во время войны спонсировалась польским правительством. Допросы беременной Ирены в конце концов привели к выкидышу ее второго ребенка в 1948 году.

В 1965 году Сендлер было присвоено звание «Праведника Мира» еврейской организацией «Яд ва-Шем». Только в этом году польское правительство разрешило ей покинуть пределы страны, чтобы получить награду в Израиле.

В 2003 году Иоанн Павел II прислал Ирене личное письмо. 10 октября она получила Орден Белого орла, высшую награду Польши; а также награду Яна Карского «За Храброе Сердце», данное ей Американским Центром Польской Культуры в Вашингтоне.

В 2006 году польский президент и премьер-министр Израиля выдвигали её кандидатуру на Нобелевскую премию мира, однако премия была присуждена вице-президенту США Альберту Гору.

Ирена Сендлер умерла 12 мая 2008 года в своей комнате в частной лечебнице Варшавы. Ей было 98 лет.

В мае 2009 года она была посмертно награждена филантропической премией Одри Хепберн. Эта премия, названная в честь известной актрисы и посла ЮНИСЕФ, вручается людям и организациям, помогающим детям.

Сендлер была последней выжившей из «Детского отделения» организации «Зегота», которое она возглавляла с января 1943 года и до конца войны.

Американский режиссер Мэри Скиннер начала работать над созданием документального фильма, основанного на воспоминаниях Ирены Сендлер в 2003 году. Этот фильм будет включать последнее интервью самой Ирены, сделанное незадолго до ее смерти. В съемках фильма приняли участие трое помощников Ирены и несколько еврейских детей, которых они спасли.

Фильм, снятый в Польше и Америке вместе с операторами Андреем Вульфом и Славомиром Грюнбергом, воссоздаст места, где жила и работала Ирена. Это первый документальный фильм о подвиге Сендлер. Мэри Скиннер записала около 70 часов интервью для фильма и провела семь лет, изучая архивы, общаясь с экспертами в этой истории,а также ее свидетелями в США и Польше, чтобы выяснить неизвестные ранее детали о жизни и работе Ирены. Премьера фильма состоится в США в мае 2011 года.

Помимо этого документального фильма, в 2009 году уже вышла картина под названием «Храброе сердце Ирены Сендлер» с Анной Пакуин в главной роли. Фильм снимали в столице Латвии - Риге. Картина основана на книге-биографии 2005 года: «Мать детей Холокоста» Анны Мисковской.

В 2008 в возрасте 98-и лет умерла женщина по имени Ирена Сендлер. Во время Второй мировой войны Ирена получила разрешение на работу в Варшавском гетто в качестве сантехника/сварщика. У неё были на то “скрытые мотивы”.

Будучи немкой, она знала о планах нацистов по поводу евреев. На дне сумки для инструментов она стала выносить детей из гетто, а в задней части грузовичка у неё был мешок для детей постарше.

Там же она возила собаку, которую натаскала лаять, когда немецкая охрана впускала и выпускала машину через ворота гетто. Солдаты, естественно, не хотели связываться с собакой, а её лай прикрывал звуки, которые могли издавать дети.

За время этой деятельности Ирене удалось вынести из гетто и, тем самым, спасти 2500 детей.

Её поймали и пытали, сломали ей обе руки и обе ноги, но она не рассказала, где закопаны банки с именами – это была единственная ниточка, по которой уцелевшие могли бы найти своих детей…

Благодаря поддержке подполья, ей удалось чудом избежать расстрела. После войны она попыталась отыскать всех возможно выживших родителей и воссоединить семьи.

Но большинство из них окончило жизнь в газовых камерах. Дети, которым она помогла, были устроены в детские дома или усыновлены.

После войны Сендлер раскопала свой тайник с данными о спасённых детях и передала их Адольфу Берману (председателю центрального комитета евреев в Польше с 1947 по 1949 г.г.). С помощью этого списка сотрудники комитета разыскали детей и передали родственникам. Сирот поместили в еврейские детские дома. Позже значительную их часть переправили в Палестину, и в конце концов в Израиль.

В 2003 году она получила самую высшую награду Польши, орден Белого Орла. Музей Холокоста Израиля присудил ей звание "Праведника народов Мира".

В 2007 она была выдвинула на Нобелевскую премию мира, но не получила ее.

Ирена говорила: "Я до сих пор чувствую себя виноватой, что я не сделала больше..."

Цитаты Ирены Сендлер

«Меня учили в детстве: если тонет человек, его нужно спасти независимо от его религиозной или национальной принадлежности».

«Мы, те, кто спасал детей, вовсе не герои. Это утверждение мне не нравится. Напротив, меня преследуют угрызения совести, потому что я сделала так мало».

«Я все еще ношу на своем теле знак, который сделал мне «немецкий мужчина». Я была приговорена к смерти».

Из интервью для новостей BBC (2005-03-03)

«Я единственная, которая выжила из группы спасателей, но я хочу чтобы все знали: когда я координировала нашу деятельность, нас было около 20-25 человек. Я делала это не одна».

Из книги «Долгий путь Ирены Сендлер – Матери детей Холокоста» (2006)

«Более полувека прошло после ада Холокоста, но его призрак до сих пор нависает над миром и не дает забыть о себе».

Из письма в польский сенат, цитата включенная в книгу «Ирена Сендлер: невоспетый герой» (2007)

«Каждый ребенок, спасшийся с моей помощью, а также с помощью замечательных тайных посыльных, которых уже нет в живых - причина моего существования на земле, но не причина для славы».

Из письма в польский Сенат (2008-05-13)

«Герои совершают выдающиеся подвиги. То, что делала я не было исключительным. Это было в порядке вещей».

Из интервью для газеты «The Independent» (2008-05-14)

«Мы наблюдали душераздирающие сцены. Отец соглашался отдать ребенка, но мать нет. Бабушка обнимала ребенка так нежно, и горько плакала, приговаривая: «Я не отдам своего внука ни за какую цену…» Иногда нам приходилось оставлять такие семьи в покое, не забирая у них ребенка. Я приходила к ним на следующий день и часто обнаруживала, что все обитатели дома были депортированы в лагеря смерти».

«Я молчала. Я бы предпочла умереть чем выдать нашу деятельность».

«Когда началась война, вся Польша утонула в море крови. Но более всего это касалось еврейской нации. И в ней были дети, которые пострадали сильнее всех. Вот почему мы должны были посвятить наши сердца им».

Для новостей ABC, 2007 год

«Невозможно описать словами, что чувствуешь, когда идешь на собственную казнь, а в последний момент понимаешь, что тебя откупили от нее»

«Мы и будущие поколения должны помнить человеческую жестокость и ненависть, которая правила теми, кто сдал своих соседей в руки врага, ненависть, которая толкнула их на убийство… Моя мечта – чтобы память об этом стала предупреждением миру и человечество никогда впредь не повторила той трагедии».

Из письма написанного к получению премии Яна Карского

Слова, сказанные об Ирене Сендлер

«Спасти еврейского ребенка – это настоящее чудо… Госпожа Сендлер спасла не только нас, но также наших детей и внуков, и все будущее поколение».

«Для меня и спасенных детей, Ирена стала третьей матерью. Хорошая, мудрая, добрая, всегда открытая, она делилась с нами счастьем и тревогами. Мы обращаемся к ней за советом, когда жизнь сталкивает нас с трудностями».

Эльжбета Фиковска, спасенная Иреной в возрасте 5 месяцев

«Умерла великая личность – человек с огромным сердцем, с потрясающими организаторскими способностями, человек, который всегда был на стороне слабых».

Спасенный из варшавского гетто, Марек Элдман

«Ее отважная деятельность по спасению еврейских детей во время холокоста, служит путеводной звездой миру, вдохновленному надеждой и неугасимой верой в врожденную доброту человечества».

Председатель Яд Вашем, Авнер Шалев

Весь послевоенный период в Советском Союзе тема "дети и Холокост" подменялась темой «дети и война». Только начиная с 1990-х гг., появились первые книги, рассказывающие судьбе еврейских детей в период войны. На Западе и в Израиле этой теме начали уделять внимание значительно раньше хотя примеры по Белоруссии отсутствуют даже в новейшей литературе. В Белоруссии, которая наиболее пострадала в годы войны среди других бывших республиках СССР, история нацистского геноцида разработана достаточно подробно. Однако при этом не было принято говорить о жертвах среди еврейского населения. Сегодня белорусская историография продолжает сохранять прежнюю методологическую ошибку, настаивая на том, что трагедия евреев Белоруссии являлась неотъемлемой частью трагедии белорусского народа, тогда как нацисты никогда не убивали белорусов по этническому признаку.

Документы о Холокосте в Белоруссии сохранили мало сведений, посвященных детям. Почти не осталось описаний их поведения в гетто, мироощущения, взаимоотношений со взрослыми и сверстниками, евреями и неевреями. Посещать школу немецкие власти им запретили, а немногочисленные детские учреждения носили характер временных приютов, боровшихся за выживание. Большинство свидетельств было получено после войны, когда дети выросли и вступили в самостоятельную жизнь. Все эти годы они хранили свой трагический опыт и искали объяснения случившегося. Современная литература о Холокосте накопила достаточно личных рассказов, историй, воспоминаний о детях, в том числе дошкольного и младшего школьного возраста. Важность их трудно переоценить. Это почти единственный источник, дающий представление о происходившем с точки зрения детской психологии. Известно, человеческая память избирательна и пристрастна в восприятии прошлого. Рассказы многих изобилуют подробностями и деталями, которые спустя десятилетия нельзя проверить.

Наименее изученная сторона проблемы, которая и в будущем будет вызывать большие трудности у исследователей - отсутствие достоверной статистики. Известные только общие числа. Из шести миллионов жертв Катастрофы восточноевропейского еврейства дети составили почти полтора миллиона чел. Сколько среди них было из Белоруссии? Потери еврейского населения в республике были катастрофическими. Если в начале июня 1941 г. вместе с еврейскими беженцами из Польши евреи насчитывали в БССР почти одного миллиона человек, то в 1959 г., спустя 15 лет после её освобождения, только 150 тыс. чел. Нацисты не вели специальный учет детей. Их интересовали взрослые узники, как бесплатная рабочая сила, квалифицированные специалисты. Особое отношение существовало к бывшим советским и партийным работникам, активистам, потенциальным противникам режима, подлежавшим немедленной ликвидации. Дети выпадали из этой схемы. Но роль и влияние их на мир взрослых были очень велики. Они были самой острой болью и главной надеждой обитателей гетто. Особенность детского восприятия состоит в осмыслении самых сложных понятий предельно просто, даже предметно-конкретно. Мир они делят на "плохих" и "хороших", "добрых" и "злых". Поэтому тема "дети и Холокост" остается одной из наиболее трудоёмких. Она настолько осязаема, что почти никого не оставляет безучастным, доступна для массового восприятия, а значит субъективна. Мало документов, много эмоций. Ответы на её вопросы могут быть найдены путем обобщения и сопоставления обширной базы данных, которая накапливалась все послевоенные годы.

Начало войны

В период стремительного наступления немецких войск лишь немногих детей смогли вывезти вглубь страны. Территория БССР была оккупирована к началу сентября 1941 г., а эвакуироваться удалось только десяти процентам еврейского населения республики. Если принять во внимание, что взрослое трудоспособное мужское население было призвано в Красную Армию, то можно предположить, что дети составили не менее одной третьей части вывезенных в восточные районы СССР. Сотни еврейских детей находились к началу войны на отдыхе в летних лагерях, детских садах и яслях. Дети Баси Цукерман с началом войны отдыхали в дачном поселке Ждановичи недалеко от Минска. Её предприятие эвакуировали в Саратов и Бася пыталась забрать Жанну и Риту, но проезд в этом направлении был закрыт. Басю не пустили в Ждановичи, пообещав, что детей самостоятельно эвакуируют. Однако всё сложилось иначе. Спустя некоторое время, Жанна и Рита со своим дядей Айзиком Цукерманом оказались в гетто Минск. Все дети погибли, выжил только Айзик, который бежал в лес и воевал в партизанском отряде им. Пархоменко бригады им. Чапаева. Сын и дочь поэта Моисея Кульбака, Рая и Илья, вместе с детским садом отдыхали в Ратомке, а их двоюродные сестры и брат - Инна, Матуся (Матильда) и Эля (Илья) Кульбаки - в пионерском лагере в Тальке под Минском. Когда город начали бомбить, сестра Моисея Кульбака Таисия (Тоня) поехала в Ратомку забрать Раю, но детсад уже эвакуировали. Кульбаки остались жить в местечке Лапичи, где погибли в августе 1941 г. - апреле 1942 г. Волику Рубежину 25 июня 1941 г. начальник пионерского лагеря "Медвежино", в который родители привезли его перед самой войной, сказал, что машин нет и добираться в Минск нужно самостоятельно. Подойдя к своему дому на Степянской улице, мальчик узнал, что его мать и младший брат Марик бежали, а отец - в армии. К дверям была прикреплена записка, из которой он понял, что утром мама была в лагере и они разминулись. Около месяца Волик жил в своей квартире, продавал и менял вещи на Комаровском рынке, чтобы прокормиться, а в августе, как и десятки тысяч других евреев, оказался в гетто.

Спасение зависело от умения сориентироваться в сложной обстановке, не растеряться, найти выход, казалось, из безвыходной ситуации. 22 июня 1941 г. было запланировано открытие пионерского лагеря на озере Нарочь для 500 детей. Почти всю организационную работу возложили на старший отряд в возрасте 15-16 лет. Рано утром небо гудело от рева самолетов, которые шли низко с черными крестами на крыльях в сторону Минска. Обслуживающий персонал из местных жителей на работу не вышел. Некому было накормить детей. Начальник лагеря Лев Файшлевич вместе с вожатыми Ривой Берман и Леной Лагацкой вскрыли продуктовый склад. Вожатые Михаил Бурштейн и Лева Марон поехали на станцию Кобыльники искать эшелон для эвакуации. Они сумели добиться у военного коменданта Молодечно 4 вагона для пионерского лагеря. Трое родителей из Вильнюса в последний момент приехали на автобусе и забрали своих детей. Спустя час автобус остановили немецкие диверсанты и расстреляли пассажиров. Уцелел один Дима Любавин, которого тяжелораненым подобрали местные жители и больше полгода прятали в подвале.

С началом войны многих эвакуировали в сельскую местность, где угроза артиллерийских обстрелов и бомбардировок была невелика. Часть еврейских детей так и осталась там среди своих белорусских и русских сверстников. Весной 1943 г. в одном из совхозов Минской области нацисты обнаружили целый барак с детьми, которые были предоставлены сами себе. Крестьяне приносили им подаяние, семилетние ухаживали за трехлетними, многие уже погибли от голода, болезней и холода. Немцы пытались выяснить национальную принадлежность детей и отправили всех на вокзал в Минск, где продержали двое суток без еды и питья. Трое старших пытались бежать, но были застрелены. Затем детей стали продавать, начиная с 35 марок за ребенка. Мария Готовцева рассказывала, что немцы зазывали прохожих и торговались. Когда большинство распродали, цену снизили до 10 марок. Дети плакали, протягивали руки и просили: "Купите, иначе нас убьют!" Эти сведения подтвердили минчанки Марфа Орлова и Феня Лепешко.

Дети в гетто

В отдельных гетто несколько раз в неделю разрешали базарчики. Там толпились люди и, каждый что-то предлагал. Знали у кого, что можно спросить. Продавали за деньги, обменивали на вещи, реже на драгоценности. Торговали одеждой. Опытные портные перелицовывали пальто, пиджаки и брюки, шили ватники. Самыми ценными продуктами, вырученными за одежду, считались мука и жир. Но получить их можно было за пределами гетто, выход, куда был категорически запрещен. Многие дети и подростки, выбираясь за проволочное заграждение, расфасовывали муку в небольшие мешочки, подвязывали их к телу и вносили на территорию гетто вечером вместе с рабочими колоннами. Муку продавали или обменивали у пекарей на хлеб. Его резали на небольшие порции и продавали поштучно. Животных, домашней птицы, собак или кошек в гетто не было. Мяса и фруктов никто не ел, иногда была морковь и картофель, капуста. Большинство варили овощной суп. Пользовались отходами столовых. Дети подбирали вареные кости после разделки на кухнях немецких воинских частей или вынимали из мусорных ящиков. Из них вываривали жир, готовили студенистый навар, который шел в пищу или на продажу.

Гетто непрерывно облагали контрибуциями, что часто служило основной темой разговоров. Немцы постоянно приказывали что-то им поставлять: столько-то одеял, белья, обуви, потом что-то ещё. Однако большинству сдавать было нечего. В некоторых гетто организовали еврейскую полицию. Узникам она была также неприятна, как и белорусская, стоявшая на воротах снаружи. Еврейские полицейские были не менее строгими и жестокими. Некоторые из них имели уголовное прошлое и стремились выслужиться. Они говорили на идиш, русском, белорусском и польском языках. Вместо оружия у еврейских полицейских были дубинки и палки. Обходы по домам они предпринимали редко, имея списки узников, знали, где кто проживает. С полицией предпочитали не связываться, потому что у последних была власть и безнаказанность, основанные на хороших отношениях с полицией из белорусов и русских.

Среди еврейской полиции были разные люди, те кто помогал спастись и кто выдавал. В минском гетто полицейские ходили вместе с жандармами и иной раз оказывали неоценимую услугу узникам, предупреждая на идиш: "гейт нит... Анклейфт... Цит оп фун данен!" (Не ходите, убегайте, срывайтесь отсюда!). Когда опасность миновала, снова сообщали: "Идн, гейт арус. Дер погром шен кеэндикт" (Евреи, выходите. Погром уже закончился). В гетто Плиссы еврейский полицейский Яков указал карателям на места, где прятались некоторые евреи. В гетто Глубоком полицейские имели резиновые дубинки, они издевались над узниками не меньше немцев. Но для всех конец был один, хотя люди, служившие в еврейской полиции, не хотели верить, что нацисты не оставили возможности выжить даже в виде соучастия в их преступлениях. В этом тоже был феномен Холокоста, любому другому народу нацисты оставляли такой шанс. В Барановичах юденрат состоял из 26 чел., председателем которого назначили адвоката Овсея Гиршевича Изыксона, а полицейским помощником - Наима Пиневича Вальтмана. Полицейские и жандармы совершали в гетто налеты, которые кончались побоями и расстрелами. В марте 1942 г. членов юденрата послали закапывать могилу-ров возле Зеленого моста, где еще находились раненые узники. Когда они отказались, Овсея Изыксона, Давида Морина и переводчицу Менову раздели и заставили танцевать у открытой могилы под губную гармошку, а потом расстреляли.

Большинство гетто просуществовали до весны 1942 г. Среди их обитателей, несмотря на уготованную общую участь, наблюдалась дифференциация в зависимости от прежнего социального положения. Между состоятельными евреями, имевшими до 1939 г. своё дело (лесопилку, мельницу, магазин, аптеку, мастерскую или фабрику) и малоимущими (кустарями, поденщиками, рабочими, ремесленниками) существовала определенная дистанция. Она проявлялась даже тогда, когда дискриминация нацистов уравняла всех. "Западники" ненавидели "восточников", которые накануне войны экспроприировали и их собственность.

Многие взрослые сумели выжить в гетто именно благодаря детям. В Слуцке, Гомеле, Вилейке, Бобруйске и других местах дети и подростки подползали под проволокой и ходили выменивать продукты, несмотря на то, что гетто охранялось. В Минске дети убегали на железную дорогу собирать уголь, валявшийся вдоль путей и таким образом пережили холодную зиму 1941-1942 гг. В Бресте Борис Пикус и Роман Левин по примеру польских подростков стали чистильщиками обуви. Они ходили к вокзалу и госпиталям, солдатским клубам и предлагали проходившим немцам: "Бите хер, штивель путцен". Другие собирали окурки сигарет "Юно рунд", вытряхивали остатки табака и продавали на рынке. Делать это нужно было с большими предосторожностями из-за постоянных облав. Братья Самуил и Александр Марголины из Узды работали в немецкой сапожной мастерской, где шили новую и ремонтировали старую обувь с фронта. За вынос сапог из мастерской могли расстрелять, но добротные сапоги были целым состоянием, а голодным узникам мало было что терять. Евреев проверяли только при входе. Самуил и Александр приходили на работу в тапочках, переобувались после работы в сапоги и выходили из мастерской. Таким образом они похитили несколько десятков пар сапог. Часть обуви передали в лес партизанам, а часть продали на "толчке" гетто.

В борьбе за выживание дети занимались спекуляцией и воровали. К этому их вынуждала вся криминальная атмосфера оккупационного режима. В Минском гетто дети и подростки покупали продукты питания на Суражском базаре у крестьян из окрестных деревень и перепродавали раненым немцам на железнодорожной станции. Солдаты охотно покупали масло, молоко, яйца и сыр. Порой, еврейские дети и подростки предпринимали рискованные шаги, чреватые опасностью для жизни. Внутрь масла для увеличения веса вкладывали кусок металла или камень. Дождавшись, когда немцы уходили с котелками на вокзал за горячим обедом, дети проникали в вагон. Не обращая внимания на то, что в некоторых купе лежали тяжелораненые, они шли по коридору и похищали всё, что попадало под руку: часы, одежду, зажигалки, ножи и даже очки. Через некоторое время это продавалось на рынке. По ночам на товарных станциях дети забирались в вагоны с продовольствием, взламывали ящики на открытых платформах.

Миша Столяр ходил с мальчиками на станции "Минск-пассажирский" и "Минск-товарный", где они воровали, меняли и выклянчивали, объединялись в группы и шайки. У всех были клички, у Миши - Черт. Опекал его русский подросток 16 лет - Капиталист, которому Столяр был обязан отдавать половину того, что собирал, а за это получал защиту. Некоторым эти лихие "набеги" стоили жизни. Немцы устраивали облавы, спускали собак. Русских мальчишек часто отпускали, а евреев - в машину. Расстреливали на еврейском кладбище. Миша Столяр сходил за русского, его отпускали дважды, а Мишу Тайца везли на кладбище на машине, с которой он выпрыгнул на ходу. Охранник выстрели, но была осечка. Зимой 1941 г. во время облавы охрана поймала более десяти еврейских мальчиков. Их избили прикладами и затолкали в кузов грузовика, отвезли к еврейскому кладбищу на ул. Сухая и у ворот расстреляли. Спасся один Янкеле Купер. На следующий день после трагедии он рассказывал, что уцелел благодаря тому, что сумел воспользоваться замешательством немцев. Ловившие его солдаты на время растерялись, увидев до какой степени Купер был завшивлен, и не решались к нему приблизиться.

В других случаях нелегальные поиски продуктов за пределами гетто становились спасением жизни. Яша Могильницкий из гетто Шумилино с августа по ноябрь 1941 г. уходил в деревню в поисках пищи. Там что-то обменивал и возвращался с продуктами для матери и сестры. Если раньше мать Яши опасалась этих походов, то потом, предчувствуя скорый конец гетто, сама выпроваживала сына в деревню. В ноябре 1941 г. Яков отсутствовал два дня, и в это время каратели провели акцию в Шумилино. В Бешенковичах, куда ушел мальчик, массовых расстрелов еще не было и его рассказов о том, что произошло в Шумилино, никто не хотел слушать. Наоборот накричали, что он провокатор.

Нацисты старались избежать неожиданностей во время проведения своих акций. Сначала убивали взрослых и здоровых мужчин, а затем женщин и детей, больных и стариков. В Витебской области группа евреев из Чашников осенью 1941г. была направлена на торфяные разработки. При желании они могли легко покинуть рабочий лагерь, т. к. в начале их даже не проверяли, но никто не уходил. Немцы утверждали, что Москва взята, войне конец, а кроме того за побег расстреливали семью. В 1941 г. в Борисовском гетто провизор Абрам Залманзон отравил ядом себя, жену и двух малолетних детей. В результате депрессии хотела покончить с собой Сима Левина из Брестского гетто. Она просила соседку Чиченову принести из аптеки яд, чтобы отравить детей и себя. Старшая дочь Тамара старалась всегда быть рядом с ней. Во дворе был маленький сарайчик, и дети боялись, что мать там повесится. Соседи говорили ей, что еще не конец, "наши вернуться", но та никому не верила. Мордух и Роза Марголины из Минского гетто в октябре 1943 г. были обнаружены в тайном укрытии ("малине"). Они были обессилены, сломлены духовно и физически. Когда полицейский, который вел их на расстрел, предложил бежать, Мордух спасся, а Роза отказалась: "Стреляйте, сыновья за меня отомстят". Еврейская девочка из местечка. Городок уговаривала мать бежать из гетто, у них было много знакомых в окрестных деревнях, но женщина была ко всему равнодушна после расстрела сына. В Яновичах, когда немцы приходили забирать группы евреев на расстрел, некоторые родители даже не хотели прятаться и их дети буквально заставляли их уходить. Узников преследовал голод. В гетто Лиозно дети говорили родителям: "Пусть лучше нас убьют, нет сил терпеть так хочется есть!"

Спасители детей

В Минске, передавая с рук на руки, помогли выжить брату и сестре Гене и Файвлу Колотовкер. После ликвидации гетто их прятали под полом несколько месяцев на ул. Толстого и Вокзальной. Тамара Гершакович боялась оставлять дома шестилетнюю дочь. Уходя утром на работу, она уносила её в мешке через ворота гетто к русской подруге, а вечером, возвращаясь, забирала обратно. Многие дети искали приют в арийской части Минска. Так спаслись дети врача Левина, артиста Сладека, врача Липец, военнослужащего Альтера и некоторые другие. В Борисове Антонина Быковская спасла малолетних сестёр Маню и Лену Нейман. Парфен и Евдокия Кудины - Изю Шмулика, Елена Фролова - удочерили шестимесячную Розу Рубинчи. Хоне-Янкель Сосновик родился в гетто Германовичи (район Шарковщина) в августе 1941 г., где ему сделали обрезание. После ликвидации гетто ребёнка забрала белорусская девушка Маня Казачёнок (д.Великое Село), поступившая служить в качестве прислуги к солтасу (старосте) Ромейко. Мальчику дали новое имя Янек, передавали из рук в руки по домам. Его прятали семьи Николаёнок, Кривко, Нема и мальчик выжил. Аркадий Гольдберг потерял всех своих родных в 1941 г. во время расстрела евреев Янушковичах Логойского района, а сам он был отправлен в гетто Минск. Его усыновила Ольга Федорова, которая скрывала мальчика в погребе. Когда соседи пригрозили ей доносом, она взяла метрику своего сына Бориса и ушла в деревню Студенки Несвижского района, где оставила Аркадия у знакомого крестьянина, и мальчик выжил. Но не всем там везло. После акции 20 ноября 1941 г. Цилю Ботвинник с новорожденным ребенком приютила семья Кублиных. Когда ребенку исполнилось 6 недель, друзья помогли Циле передать его русской женщине. Сведения о малыше она получала через знакомую в гетто, хорошо знавшую ту женщину. Эта знакомая погибла в погроме июля 1942 г. и Ботвинник потеряла возможность найти ребенка, навсегда разлучившись с ним.

Особый интерес представляет судьба тех, кто был связан с сиротскими приютами. Детей подбрасывали родители в надежде на то, что при удачном стечении обстоятельств они выживут. Многие понимали, что в лесу с маленькими они долго не продержатся и в партизанский отряд их не примут. После гибели родителей детей приводили друзья, знакомые и соседи. По свидетельству Софьи Диснер, в 1942 г. среди 60 воспитанников детского дома № 2 Минске находился 31 еврейский ребенок. В детском доме № 3 - 11 евреев среди более, чем 100 детей, в детдоме № 7 - восемь евреев и один мальчик негр Джим, которого воспитатели спасали вместе с евреями. В Борисове заведующий детским домом Константин Сковородка скрывал под чужими именами Люсю Бейненсон, Розу Давидсон, Хану Липкинд, Лену Нейман и др. По данным бывшего работника городской управы В. Парфенюка, из 2 тыс. детей, содержавшихся в приютах Минска, 500 было еврейских. Инспектор Минской городской управы А. Шеврук назвал еще большее количество – 600.

Рассчитывать на помощь оккупационных властей в обеспечении детских учреждений не приходилось. По свидетельству Василия Орлова, работавшего в отделе детских домов Минского городского комиссариата, дети были голодны и полураздеты. Одежду не выдавали, продукты питания было найти очень трудно. Хлеб часто выпекался с опилками, но и его получали не регулярно по 100 гр. на ребенка в день. Изредка немцы выделяли обрезанные конские кости, отходы с кухонь или трихинозное мясо. Нередки были пищевые отравления. Топливом детские учреждения не снабжались, дети мерзли. В детском доме Пинска по Доминиканской улице на содержание одного ребенка в сутки отпускалось 60 гр. крупы, 25 гр. мыла и 20 гр. соли. К категории роскоши были отнесены 15 гр. сахара, 25 гр. жира и 20 гр. рыбы. Концы с концами удавалось сводить только благодаря добровольным пожертвованиям. Некоторых детей передавали на воспитание местным жителям. Каждому такому ребенку выдавали справку, удостоверявшую его нееврейское происхождение. Например, Пелагее Гуща 27 марта 1942 г. выдали документ, в котором говорилось, что девочка Люся трех лет из детских яслей № 1 Минска не является «жидовкой». Няня Анна Величко вспоминала, что при появлении немцев, еврейских детей запихивали в чуланы, овощехранилища, а летом - в ботву картофельных посадок, перекрашивали волосы. Практически все они прошли обряд крещения, были внесены в приходские книги и носили нательные крестики. Это давало право на получение продуктовой карточки. Посещение церкви, участие в молитвах и церковном пении было обязательным.

Нацисты догадывались, что во время проверок им показывали не всех детей и часто приезжали по ночам. С фонариками они обходили спящих детей, отбирая подозрительных по внешнему виду, записывали их личный номер, а на утро заставляли приводить на проверку. Выявленных еврейских детей отправляли в гетто. Вместе с ними увозили тех, у кого были физические отклонения и недостатки. Периодически устраивались расовые чистки. Идентификация ребенка по национальному признаку всегда затруднена, единственным бесспорным свидетельством являлись признаки обрезания у мальчиков. Всё остальное - волосы, конфигурация носа, цвет глаз, дефекты речи, специфический акцент, антропологические данные - были относительными. Иногда проверявшие ошибались. Дора и Сара Златкины, Борис Озерский, братья Семен и Роман Капланы - были признаны "не жидами", в то время, как Валя Кляшторная (белоруска) за её кучерявые волосы "юдой". Последнюю с трудом удалось отстоять воспитательнице Зинаиде Якубовской, которая заявила, что это дочь репрессированных большевиками родителей.

В Минске антропологическую экспертизу возглавляли сотрудники СД Ребигер и Кемпе. На их заседаниях обязательно присутствовали директора детских учреждений. Воспитатели учили детей, как вести себя, что можно говорить, а что нет. С уничтожением гетто в Полоцке несколько детей бежали из под расстрела и нашли приют в местном детском доме. Бургомистр Полоцка Дмитрий Петровский и переводчик Фридрих Безер (оба погибли осенью 1942 г.) предупредили директора детского дома Михаила Форинко о селекции, и еврейских детей заблаговременно распределили среди местных жителей, а позднее переправили в партизанскую зону и никто из них не погиб. По свидетельству директора дома сирот № 2 Минска Марии Бабич и заведующей детским приемником-распределителем Надежды Трубенок, инспектор Минской городской управы Александр Шеврук предупреждал их об изъятии еврейских детей и те успевали подготовиться. 16 апреля 1942 г. оккупационные власти приказали директорам детских домов о том, что все "жидовские дети" должны быть выделены под их личную ответственность и переведены в больницу гетто. Но из всего Минского округа лишь в детском доме Тростенец обнаружили двух евреев, хотя их было значительно больше. Дети были так осторожны, что даже через полтора месяца после освобождения Минска в 1944 г. в разговоре с посторонними на вопрос кто ты и как тебя зовут, отвечали с дрожью в голосе: "Верка Иванова" или "Сашка Петров". В первых числах июля 1944 г. Раков посетил Илья Эренбург в сопровождении майора Советской Армии. Дора Шейвехман, которую расспрашивал писатель, не решилась сообщить ему свое настоящее имя и национальность, настаивая на том, что она Даша Нестеренко, белоруска.

"Лилькой Петровой" называла себя Иля (Рахель) Аронова, 1938 г. р., которая 22 июня 1941 г. лежала в инфекционном отделении больницы Минска по ул.Кропоткина с диагнозом скарлатина. Её родителям, Израилю и Хаве Ароновым, врачи не отдали девочку на том основании, что война вот-вот кончится и незачем выписывать больного ребёнка. Вскоре детей эвакуировали и Иля потерялась. Спустя несколько месяцев она оказалась вместе с группой сверстников в м. Илья Молодечненской области в 75 км от Минска, где и провела всю войну. Дети болели тифом и чесоткой, их лечили подручными средствами - мазали дёгтем с головы до пят. Помощь Иле оказывала Анна Казимировна Веремей, которая подкармливала её, приносила одежду. При проверках девочку с характерной еврейской внешностью прятали. Летом 1942 г. Иля Аронова и её подруга Полина Визенфельд были свидетелями ликвидации местного гетто. После освобождения Белоруссии Рахель восстановила своё имя и фамилию в надежде найти родных, но поиски были тщетными. Израиль и Хава Ароновы искали дочь все годы в детских домах Средней Азии, Сибири и Урала, куда отправляли детей в эвакуацию и не предполагали, что девочка спаслась на оккупированной территории Западной Белоруссии. Все послевоенные годы Рахель, Хава и Израиль Ароновы жили в Минске, так и не подозревая о существовании друг друга. В 1991 г. Рахель с семьей репатриировалась в Израиль, а её родители в 1992 г. - в США. Круг замкнулся в 1996 г. снова в больнице, но на этот раз в Иерусалиме, в "Шаарей Цэдек", где работали дети Рахели и её двоюродного брата Марка Тайца - Светлана и Элла. Выяснив, что их родители бежали из Минска в 1941 г., они установили своё родство через 55 лет после войны.

В "русский" детдом отдали дочь подпольщицы Аси Пруслиной. Следы девочки затерялись, и мать безуспешно искала ее. Едва кончилась война, Пруслина добилась разрешения поехать в Германию искать дочь, но ни в одной оккупационной зоне девочку найти не могла. Пруслина выступила по Всесоюзному радио с требованием вернуть советских детей на родину. Случайно это выступление услышала дочь Зина, эвакуированная в Куйбышев.

Антисемитизм и дети

Еврейские дети в годы войны в полной мере ощутили на себе антисемитизм. Они не могли рационально объяснить его природу, ещё более непонятной стала резкая перемена в поведении части населения. Одни их бывшие знакомые и друзья согласились сотрудничать с оккупантами. Другие проявляли пассивность и безразличие. Далеко не все готовы были на риск, чтобы содействовать беглецам: укрыть на ночь, накормить, обогреть, указать дорогу в безопасном направлении. Прятать у себя было слишком опасно.

Лесник Иосиф Бабетский из д. Карбовщина Плещенницкого района Минской области осенью 1941 г. выдал немцам восемь евреев из м. Хатаевичи, среди которых было двое детей. Для того, чтобы наводчика не узнали, полицейские везли Бабетского скрытно, спрятав в телеге под подстилкой. За свой донос лесник получил 2 тыс. 400 рублей и лошадь. В селе Быковщина к родственникам приехала врач из Ветрено, которая сообщила, что в местном детском доме прячут евреев. После этого две семьи евреев расстреляли. В одной было четверо детей, а в другой - трое, включая грудного младенца. В последний момент удалось спрятать только Менделя Беленького, Геру Надель, Нину, Розу и Янкеля Меламедов в белорусском детском доме. В Брестском районе осенью 1941 г. из детского приюта в Доманичево нацисты вывезли 15 еврейских детей. Спастись удалось лишь одному. В январе 1942 г. директор детского дома-яслей № 1 Минска Петуховская отправила в гетто 12 детей, а через год выдала еще 30 детей.

После погрома 20 ноября 1941 г. дочь Этты Майзельс пришла в гетто и забрала младшего брата Вову, которого устроили в детский дом в Минске, как русского. Заведующая приютом выдала его в числе других 35 еврейских детей гестапо. В марте 1942 г. из Минска немцы вывезли 183 ребенка в Клецкий район, где у них брали кровь и т. д. Каковы были мотивы выдачи детей со стороны части местных жителей: корыстные? Антисемитизм? Выслужиться перед новой властью, завладеть еврейской собственностью, вселиться в их жилище, устранить свидетелей, свести старые счёты с их родителями? Получить обещанное нацистами материальное вознаграждение за выдачу евреев? Или опасение наказания со стороны оккупационных властей за укрывательство беглецов из гетто? Эта проблема ожидает своего специального изучения.

Детское сознание не самостоятельно по своей природе, оно отражает мир взрослых. Еврейские дети понимали, что их происхождение может стать причиной гибели. Дети неевреев, будучи свидетелями национальной травли, в определенных ситуациях проявляли своё негативное отношение. В Минске летом 1942 г. Толя Рубин (12 лет) выбрался за пределы гетто. На улице оказалось много русских подростков, которые увидели и начали кричать: "Жид, жид, пойди сюда! Дайзолото, а то убъём!" В другой раз от мальчика требовали произнести фразу: "На горе Арарат растет крупный виноград" и спустить штаны. Хая Рубенчик (9 лет) декламировала в 1942 г.: «Жыды, жыды черці, кабы вам памерці». Когда мать Хаи спросила, кто её научил этому, девочка ответила, что так за проволокой поют белорусские мальчики. Сора Шофман (С.Н. Русакова) вспоминает, что в Городке Витебской области с приходом немцев подростки бегали по улицам местечка и кричали: "Берите хлопцы хворостину, жида гоните в Палестину".

Иногда дети хотели самоутвердиться за счет слабых и запугивали "жидков". Веру Гильман из Кубличей в детском доме Витебска дети обзывали "жидовкой-Евой". Это ужасно действовало на девочку с выраженной семитской внешностью и выговором, несмотря на то, что по документам она числилась Верой Харашкевич. Девочка была свидетелем, как убили трех еврейских детей, когда их вывели в огород и расстреляли. Там был четырехлетний ребенок, который просился: "Дядя, я хочу жить, зачем вы меня убиваете?!" Каждый раз, когда появлялись немцы, Вере казалось, что пришли за ней. Лиля Гродайс (по документам Мая Жук) боялась нечаянно порезать палец или разбить коленку, тогда все поймут, что она еврейка - дети вокруг говорили, что у евреев кровь черная.

Иногда к подобным действиям приводила конкуренция за заработок. Последствия их могли быть неожиданными. Роман Левин из Бреста рассказывает, что чистил сапоги немецкому солдату, когда подошел белобрысый паренек-чистильщик чуть старше его и сказал: "Совет, юде!" Роман замер, а немец подозвал конкурента, назвал его доносчиком, схватил за нос, ударил ногой ниже спины и прогнал. После этого он отрезал кусок хлеба, намазал его маргарином с мармеладом и протянул Роману. Распознал солдат в нем еврея или нет, осталось невыясненным.

Мобилизовать силы и искать выход в безвыходной ситуации помогала жажда жизни, которая особенно обострена в детском возрасте. В Минском гетто Фриду Рейзман во время погрома прятали на фабрике игрушек. Недалеко от неё лежала мертвая женщина с откушенным носом - бегали крысы. Фрида тряслась от страха, но не закричала. Майя Радошковская во время резни спящих детей в детдоме гетто, спряталась в печке-галландке. Майя Крапина во время погрома пряталась на чердаке у соседей под толстым матрацем. Искавшие протыкали все подозрительные предметы штыками. Вонзили в матрац, у девочки остался шрам на спине, но она вытерпела и не закричала. Все трое выжили. Фрида Вольфовна Рейзман стала инженером-текстильщиком, Майя Исааковна Крапина - артисткой акробатического жанра, а Майя Аркадьевна Радошковская -инженером-экономистом. В Климовичах еврейская девочка в ходе акции подошла к "высокому" немцу и сказала, что она белоруска. Тот взял её за подбородок и стал пристально вглядываться. Она выдержала этот взгляд и не опустила глаза. Остальные евреи перестали молиться и ждали, чем всё кончится. "Иди", - сказал немец и никто из евреев её не выдал. Во время ликвидации гетто в Зембине Рема Асиновская-Ходасевич сказала переводчику, что у неё отец русский. Это подтвердили сначала местные жители, а потом и начальник полиции Зембина Давид Эгоф, немец из Поволжья, работавший до войны в школе учителем немецкого языка. Рему и её четырехлетнего брата отпустили, а мать и всех родных расстреляли. Ася Цейтлина (1929 г. р.) из Шклова после расстрела родителей осталась одна. Долгое время она пряталась по разным деревням, ночевала на сеновалах, а днем скиталась и просила поесть. Поскольку приютить ей боялись, в д. Староoбрящино она выдала себя за сироту из Минска и пошла в услужение в семью полицейского

В других случаях белорусские и русские дети выступали инициаторами спасения. Они делали это из обостренного чувства детского сострадания, или стремясь помочь своим знакомым, соседям и одноклассникам. Миша Столяр до войны учился в Минске в классе с мальчиком по фамилии Бат, который был отстающим. Семья Бат была неблагополучной, отец пил. Столяр помогал Бату, они подружились. До войны дети национальностью особо не интересовались. Бат не знал, что Миша еврей, а тот - что его товарищ немец. Когда в 1942 г. Столяр вышел тайно в "русский" район Минска, его окружила кампания подростков-хулиганов, стала требовать золото и бить. И вдруг окрик: "А ну, разойдись!" Это был Бат, предводитель всей компании.

В Борисове десятилетняя Галя Захаревич накануне акции вывела из гетто своего племянника по отцу трехлетнего Юру. Зимой 1942 г. девятилетняя Майя Смелькинсон из гетто Минска пришла просить милостыню в дом по Борисовскому переулку. Она была в лохмотьях, истощена, в чириях, с отмороженными руками и ногами. Её внешний вид поразил Катю и Ваню Бовт, которые упросили родителей оставить девочку под видом их двоюродной сестры. Однако из-за боязни соседей, они отказались от этой мысли. Майя вынуждена была вернуться в гетто, а Ваня время от времени тайно перелезал через проволоку гетто и приносил ей продукты. 2 марта 1942 г. нацисты ликвидировали еврейский детский дом в гетто Минска на ул. Заславской. Здоровых детей увезли в душегубках, а 67 больных зарезали прямо в кроватях. Майя спряталась в печке и оказалась единственным ребенком, которому посчастливилось уцелеть, а через некоторое время пришла к Бовтам. Два месяца Ваня тайком от родителей прятал Майю в яме на огороде, приносил еду, а затем помог выбраться из города. После освобождения Майя снова пришла к Бовтам и те устроили её в детский дом № 4 Минска. Кроме Майи Смелькинсон семья Бовтов спасла ещё двух еврейских девочек - Милу и Лизу Цоглиных45

Нина Цейтлина, Инна Липович до войны учились в третьем классе 11-й русской школы Минска вместе с белоруской Раей Семашко. Два года родители Раи прятали девочек во время погромов в своём погребе. За месяц до окончательной ликвидации гетто в сентябре 1943 г., отец Раи, Кирилл Никитович, оформил через Минскую городскую управу перевод Липович в русский детдом № 7 по Красивому переулку. Цейтлину, еврейская внешность которой не вызывала сомнений, он отвел к партизанам. Раю Щербакову из Сиротино вывел в партизанский отряд в Казьянах её соученик, где они были всю войну.46

Дети от смешанных браков

Гибель грозила "полукровкам" - потомкам от смешанных браков евреев и неевреев, выдачи которых требовали нацисты. 1 июля 1941 г. из Боровской волостной управы сообщали в Минск, что в д. Банцеровщина Минского района проживает вдова Вера Закревская, белоруска, которая до войны была в браке с евреем. Вместе с ней находились сыновья Виля и Леонид, 1939 и 1941 г. р. После ликвидации гетто в Узде в октябре 1941 г. (1740 чел.) в живых остался только 12-летний Эдик Уэльский, рожденный от матери-еврейки и отца-белоруса. Отцу удалось буквально вырвать сына из рук карателей в тот момент, когда он раздетый лежал на краю рва и ждал своей участи.47 В 1942 г. из волостной управы Тростина докладывали об аресте заместителя председателя управы А.В. Калюженина на том основании, что его жена еврейка, которая жила по подложным документам, как белоруска. Вместе с супругами Калюжениными были арестованы и их дети.48 В Минске по Зеленому переулку в д. 19 жили две семьи, евреи и татары. Татарин Шура Александрович работал в строительном управлении, был "начальником", его возили на "эмке". С началом войны Шуру призвали в Красную Армию, а дома осталась жена Ривка с двумя маленькими дочками. При образовании гетто она обратилась к сестре мужа Софье взять племянниц, похожих на татарок с узким разрезом глаз к себе, но та отказалась. Все погибли в гетто. Шура, вернувшись с фронта, не простил сестре гибели детей и Ривки, навсегда порвав с ней отношения.49 Жена-еврейка писателя Михася Лынькова в годы оккупации пряталась у родителей мужа в деревне с сыном Мариком, которые были выданы немцам местными жителями.50

Несмотря на угрозы, белорусы спасали еврейских детей и полукровок. В августе 1941 г. полицейский Кухтин из Невеля хотел арестовать русскую женщину в д. Топоры, которая была замужем за евреем, и стал решать вопрос о её сыне, который плакал не переставая. Кухтин спрашивал ребенка: "Ты чей, батькин или мамкин?", что само по себе было абсурдным. Ребенок плакал и не отвечал. Тогда полицейский сказал: "Ну, раз ты мамкин, ничего от вас не возьму" и ушел. В Лукомле во время ликвидации гетто местные жители уговорили освободить девочку-полукровку, отец которой, еврей, был на фронте. Она уже находилась в колонне обречённых на руках у бабушки-еврейки. Белорусы начали просить отдать ребенка, как внучку уважаемого в местечке врача Ивана Ружинского и полицейские уступили.51 В ноябре 1941 г. во время ликвидации гетто в Паричах местные жители стали кричать, что двенадцатилетний Боря Горелик русский. Его бабушка, Муся Паперно, вытолкнула мальчика из колонны, который убежал в лес и остался жив. В то же время в Борисове в 1942 г. Женю, Лёню и Инну Самцевичи, детей 13, 11 и 7 лет, которых скрывали родственники отца-белоруса, по доносу арестовали, доставили в тюрьму и расстреляли.52

В Орше немцы расстреливали детей от смешанных браков и жен евреев. У Моти (Матвея) Певзнера отец, Рафаил Яковлевич, был еврей, а мать, Анна Савельевна, белоруска. В феврале 1942 г. к ним пришли из полиции и хотели забрать мальчика с сестрой Тамарой. Мать ответила, что позовет их, а на самом деле спрятала детей у соседей Кислущенко. Не дождавшись, полицейские увели бабушку Ефросинью Кузьминичну. Ночью детей переправили в д. Антавиль Оршанского района к родственникам. Через сутки, перевели на новое место в д. Юрцево, а оттуда через три дня в д. Большое Бабино к родственнице Аксинье. Там жили несколько месяцев, пока об их пребывании не стало известно соседям. Тогда ночью они втроем с мамой ушли в д. Андреевщину. Однако и там больше месяца задержаться Певзнерам не удалось и пришлось возвращаться в Оршу. Анна за взятку поменяла свой паспорт, изменив фамилию на девичью - Гришан, но это не помогло и весной 1944 г. женщину забрали в СД. Мотя и Тамара скрывались в огороде у соседей Кулаковских, но вскоре их нашли и отвели в тюрьму. В камере находились уже трое детей Раубаль, у которых мать была еврейка; Долженковы - мать и трое детей (отец еврей), ещё двоих детей-полукровок привели из м. Смоляны. Анну Певзнер-Гришан и Ольгу Силицкую постоянно вызывали на допросы и избивали, но через месяц Певзнеров выпустили. До июля 1944 г. они прятались в землянке у Евдокии Хитровой.53

Отец Полины Марцинкевич, Борис, был белорусом, а мать Мэри Виткина - еврейка. Сразу после объявления собраться всем евреям на ул. Энгельса, Мэра ушла из Орши, пряталась в д. Темный Лес Горецкого района, а потом нашла к партизан. Её дети - Полина, братья Юра и Борис остались у бабушки по отцу Марии Лукиничны, в метриках все они были записаны белорусами. Арестовали их в декабре 1942 г. и привели в тюрьму, где уже было собрано около 50 человек - женщин с детьми. Брат Борис во время прогулки убегал к бабушке и соседям, которые давали ему полную сумку еды, после чего мальчик просился у охранника: "Дяденька, пустите, я ваш". Затем всех троих отправили на поезде в концентрационный лагерь в Ново-Борисов, а остальных расстреляли. Спасли детей белорусские метрики.54

В Климовичах в апреле 1943 г. в тюрьме собрали русских и белорусских матерей с детьми от смешанных браков. Единственным способом спасти ребенка, было необходимо доказать, что он не от мужа-еврея. Нацисты требовали подписи 20 свидетелей. У комсомольца Берлинского жена была русская и двое детей: девочка 7 лет, вылитая мать, и мальчик 6 лет, похожий на отца. Подписи собрали, что дети не от него, но это не помогло. Мальчика все равно забрали, а девочку - нет. Одну из двух дочерей еврея Бориса Чемоданова (Галину, светлую, похожая на мать), белорусские родственники уговорили полицейского Агеева признать своим ребенком, а Тамара, похожая на Бориса, черненькая, погибла. Раю Школьникову удочерил полицейский Ефимов. Нина Винокурова спаслась, выдав себя за русскую, и была отправлена на работу в Германию, оказалась в американской зоне оккупации, вышла замуж за военного и уехала в Америку.55

Поведение нееврейских супругов

Большинство супругов спасали своих жён и мужей-евреев. В Минске с приходом немцев бухгалтер Кастусь Гержидович прятал жену Софью в погребе и сарае. Получить паспорт немецкого образца в городской управе не удалось. Софью выдала соседка Мария Хролович, которая привела полицию и кричала на всю улицу:" Вот она, жидовка. Её муж прячет от гетто. Заберите их обоих!" Кастусь вытравил хлоркой в домовой книге и свидетельстве о браке слово "еврейка" и вписал "украинка". В городской полиции на ул. Интернациональная он убедил дежурного, что Софью били и поэтому она на себя наговорила. После этого женщину скрывала семья Петрукевичей, жившая по Каменному переулку в Минске, затем сестра Кастуся Мария с мужем Иосифом Кирвелем, главным инженером Минской телефонной станции. Зимой 1942 г. Кастусь увел Софью в д.Вынисцы под Слуцком в дом случайной знакомой Ядвиги Скурской, которой заплатил за услугу деньгами и продуктами.56 Ревекка Якубович из Полоцка с началом войны оказалась в оккупированном Борисове. Женщину заподозрили в еврейском происхождении и арестовали. Её мужа Ивана Михайлова подвергали издевательствам, добиваясь признания, но тот проявил стойкость, что сохранило жизнь Ревекке.57

Выправил документы жене Саре и Василий Утевский. Будучи военнослужащим Красной Армии, он попал в окружение, пришел домой и устроился работать бухгалтером в городской управе. Жена к тому времени уже была заключено в гетто м. Осиповичи. Используя свое служебное положение, Василий изменил национальность супруги, сделав её из Сары Александрой. Три года Утевские жили под страхом разоблачения. Когда Осиповичи освободили, к Саре-Александре подошел советский офицер и спросил, не еврейка ли она, но женщина продолжала утверждать, что она русская. "Не волнуйся", - ответил офицер, - "я тоже еврей". В Борисове Иван Михайлов скрыл еврейское происхождение супруги Ревекки Якубович и освободил её из тюрьмы; Александр Евдокимчик спас жену Песю, Максим Русецкий - жену Злату, житель д. Черневичи Борисовского района Федор Мазуркевич - жену Гуту.58

В то же время были и обратные примеры. В Борисове врача Ревекку Эдель, которую пытался спасти русский муж, выдали соседи, а работавшую в больнице под чужим именем хирурга Анну Татарскаую - расстреляли по доносу пациента. Инженер Алексей Разин просил милости у немецкого коменданта за жену-еврейку и двух малолетних детей, но в ответ всех троих расстреляли.59 В Юровичах Калинковичского района Василий Прищепа женился на "белошвейке" Симе, у которой уже была дочь от первого брака. У них родилась двойня, красивые и здоровые девочки. С приходом немцев, Прищепа пошёл служить в полицию, а когда местное гетто ликвидировали, укрыл жену и детей, но взамен стал склонять падчерицу к сожительству. Когда Сима возмутилась, он вывел её вместе падчерицей из убежища и застрелил их. Потом напился, прибежал домой, схватил собственных детей и закричал: "За мной идите, жиденята и вас прикончу!" Мать Василия, Акулина, спасла внучек. Тела Симы и её дочери Василий похоронил только под угрозами односельчан. После освобождения Прищепу судили и дали срок, умер он в Мозырской тюрьме, где его, по некоторым сведениям, убили сами заключенные. Фрейдл Нисман вышла замуж за белоруса Ивана Менца (Паричи), у которых было двое маленьких детей. Иван стал полицейским и, чтобы доказать свою преданность новым властям, убил жену и детей. После войны его судили, и он повесился в тюрьме. Сару Афанасьеву и её мужа война застала в Бресте, куда они приехали по распределению после окончания вуза в Ленинграде. Молодые супруги попытались выбраться из города и попасть на свою родину в Гомель. Отъехав 20 км от Пинска, муж Сары заявил, что больше не может с ней жить на том основании, что она еврейка, а он из славян. Забрав документы, он бросил молодую женщину с двухмесячным ребенком на руках. Учительница из д. Давыдовка Мирьям Паперно вышла замуж за белоруса, который ушел на фронт летом 1941 г. Мирьям жила у свекрови, которая донесла на невестку в полицию. Женщину и двух маленьких детей расстреляли. Муж, вернувшись с фронта, узнал о трагедии и убил свою мать.60

Соня Думская из Минска вышла замуж за Бориса-штукатура, русского. Родители возмущались её выбором. она была грамотная, с образованием, а он - простой рабочий. Но любовь взяла своё, родители смирились, приютили, дали комнату в своем доме. У них родился сын. С началом войны Борис с сыном перебрались в русский район, а жена осталась в гетто. Родители Сони отдали ему лучшие вещи в надежде, что он обменяет их на продукты, но Борис о родственниках-евреях больше не вспоминал. Все Думские (престарелые родители, их четыре сына и дочь) погибли за исключением одного брата, который вовремя ушел к партизанам. Штукатур стал предателем, указывал, где живут евреи, у которых можно поживиться, сам грабил и убивал. Когда сын Бориса вырос и узнал историю отца, он отказался от него.61

Нееврейские матери вели себя по-разному. О том, что у Татьяны Немкиной муж еврей, знали все. Она просила полицейского Гомолко спасти её детей, говорила: "Чем дети виноваты?" Гомолко ответил: "Нет, на развод мы жидов не оставляем, их всех надо уничтожить и вас в том числе". По свидетельству Галины Гвоздеровой, одна из деревенских женщин сама принесла ребенка в полицию, сказав, что он от еврея и ей не нужен. За это её не отправили на принудительные работы в Германию. У Анны Барановой один ребёнок был от русского мужа, а другой - от еврея. Когда его забирали, она сказала: "Нет! Кто их рожал? Я рожала. Они умрут и я с ними". Забрали и расстреляли всех троих.62

Отличие статуса детей евреев от неевреев

Еврейские дети не были единственными жертвами нацистского геноцида. Часть их сверстников из белорусов, русских, украинцев и поляков разделила эту участь. Для проведения акций привлекали карателей из Литвы, Латвии, Эстонии и Украины.63 Убийства детей отличались особой жестокостью, чему сохранилось достаточно свидетельств. Детей закапывали живыми, убивали на глаза у матерей, подбрасывали в воздух и стреляли на поражение, кололи штыками, травили собаками, бросали живыми в огонь и т. д. В марте 1944 г. войска 65-й армии первого Белорусского фронта освободили из Озаричских концентрационных лагерей 33 тыс. 480 чел., включая 15 тыс. 960 детей в возрасте до 13 лет. Обессилевших и больных солдаты выносили на носилках и руках, вывозили на санях. Выжить удалось не всем, часть из них умерла в госпиталях, а часть - вернувшись домой.64

Вместе с тем, с разрешения оккупационных властей, для нужд местного населения были открыты школы и культурно-просветительные учреждения, театры, кинозалы, музеи, выставки, библиотеки и даже цирк. Непременным условием их работы была изоляция евреев. 10 сентября 1941 г. Вильгельм Кубе, вступивший в должность гауляйтера Белоруссии, издал директиву о "культурном возрождении края", в соответствии с которой, все дети от 7 до 14 лет, за исключением еврейских, должны были пойти в школу. Через год после начала войны под контролем немецкой гражданской администрации действовали учебные округа: Минске, Барановичах, Борисове, Вилейке, Ганцевичах, Глубоком, Лиде, Новогрудке, Слуцке и Слониме.65 В конце 1942 г. в Белоруссии функционировали 3485 школ и прогимназий, в которых обучалось 346 тыс. учащихся и преподавали 9716 учителей.66 В дополнение к ним действовали белорусские школы в государствах Балтии и на Украине. В одной Литве в годы войны работало 350 белорусских народных школ, гимназий и учительская семинария в Вильно. Общеобразовательную школу дополняли профессионально-технические и средние специальные учебные заведения. В Барановичах приступили к работе медицинская, дорожная и административно-торговая школы, художественная школа по живописи и резьбе по дереву. В Городее открыли школу портных, в Ляховичах, Новогрудке, Кошелеве, Козловщине, Косове - ремесленные школы с отделениями по 11 специальностям. В Радошковичах началось обучение в лесной школе, земледельческие школы открылись в Мяделе и Вязыни. В Кривичах - торфомелиоративные курсы, в Марьиной Горке сельскохозяйственная школа, а в Горках - сельскохозяйственное училище. В Сморгони действовала торговая школа, в Бобруйске - музыкальная. В Молодечно открылась учительская семинария, а в Могилеве планировалось организовать медицинский институт. Главный школьный инспекторат начал издавать журнал Белорусская школа в двух сериях для учащихся и учителей. В Берлине печатались учебники, пособия и методическая литература. Для повышения профессионального уровня педагогов белорусских школ на оккупированной территории проводились районные и городские конференции, курсы и семинары. Районные учительские конференции работали в Молодечно (130 чел.), шестимесячные курсы для учителей Барановичей, Глубокого, Несвижа и Новогрудка (335 чел.). Учительские конференции проходили Бегомле, Василишках, Желудке, Ивье, Лиде, Щучине, Юратишках. В Слуцке действовали волостные объединения учителей, которые собирались два раза в месяц и т. д.67

Нацисты никогда не убивали белорусов и их детей только на том основании, что они были белорусами. В планах ариизации Белоруссии предполагалось высвобождение большей части её территории для немецкой колонизации. Коренное население должно было быть на 25% онемечено и на 75% депортировано в другие области Советского Союза, служить рабочей силой для нужд Третьего рейха. На принудительные работы в Германию в годы войны было вывезено 380 тыс. белорусов, включая 24 тыс. детей. После освобождения в Белоруссию вернулось только 120 тыс. чел. На Нюрнбергском процессе бы обнародован меморандум от 12 мая 1944 г., в котором утверждалось, что вывоз в Германию тысяч детей и подростков в возрасте от 10 до 14 лет имел целью предотвратить усиление военной мощи врага и сократить его биологический потенциал на будущее.68

В то же время, практика геноцида в отношении белорусов применялась, главным образом, как превентивная мера для устрашения или ответная реакция на действия партизан. При этом уничтожение проводилось с такой же жестокостью и последовательностью, как и против евреев. За время оккупации в республике было уничтожено 9200 населенных пунктов, из которых 5295 вместе со всеми жителями или их частью. Общие потери населения составили от 2 млн. 500 тыс. чел.69 до 3 млн. чел.70 Сколько среди них было детей? Выяснить это чрезвычайно сложно. Документы и материалы, свидетельские показания, собранные в 1943-1945 гг. Чрезвычайной государственной комиссией (ЧГК СССР) позволяют представить только примерную картину этого преступления.

Количество жертв среди детей

Количество погибших устанавливали сразу после освобождения населенного пункта, района или области. Для этого составляли поименные списки жертв с указанием возраста, пола, профессии и места жительства. По ряду причин эти сведения не могли быть полными. Евреев часто перемещали из одного гетто или концлагеря в другой. Из окрестных деревень их собирали в гетто районных городов и наиболее крупных местечек, а когда были проведены акции, то местные жители могли назвать далеко не все имена и фамилии. В лучшем случае удавалось установить приблизительное количество погибших. Примером может служить гетто Сморгони, куда немцы согнали 3280 евреев из близлежащих деревень. Заключенных заставляли работать, морили голодом, медицинской помощи не оказывали, заболевших тифом и дизентерией, расстреливали. Однако массовой акции в Сморгони не проводили. В декабре 1941 г. узников вывезли в Ошмяны, а потом в сторону Вильно.71 Среди них были дети Фишель Кустин, Наум и Захария Ароцкие, Яша Меликовский, Копель Рапопорт, Иосиф Карпель. Сначала их отправили в концлагерь Жижморы, затем гетто Каунаса и гейнфангенлагерь Каунаса, а дальше - в лагерь г. Козлов-Руда (Литва). Как сложилась судьба остальных евреев Сморгони неизвестно, но очевидно, что большинство из них погибли в разных местах Белоруссии, Литвы, Латвии и Германии. В родной город после войны вернулись единицы.72 Некоторое представление о масштабах людских потерь среди мирного населения в Белоруссии, по данным ЧГК СССР дает следующая таблица:

Таблица

Количество жертв среди мирного населения по 10 областям БССР за 1941-1944 гг.

Наименование области	Всего погибло	женщин	детей	детей в %
Минская	418 899	12 483	8413
Барановичская	181 011	47 762	1169
Бобруйская	26 134	9851	6613	25,3
Витебская,	18095	6698	3217	17,8
Гродненская	111 108	8769	2796
Могилевская	16 352	6090	2826	17,2
Молодечненская	32837	8754	3569	11,0
Полесская	40 900	12748	7746	18,9
Полоцкая	105 211	15296	6223
Пинская	53 501	15073	13825	25,8
Итого	1 004 048	143 524	56 397

(Таблица составлена автором по материалам ЧГК СССР, копии которых находятся на хранении в Архиве мемориального Института Яд Вашем в Иерусалиме: М-33/428, 453, 455, 704, 1135-1149, 1150, 1159, 1178).

По административно территориальному делению на сентябрь 1944 г. Белорусская ССР состояла из двенадцати областей: Барановичская, Бобруйская, Брестская, Гомельская, Гродненская, Витебская, Минская, Молодечненская, Могилевская, Пинская, Полесская, Полоцкая. Данные таблицы приведены по десяти из них, за исключением Брестской и Гомельской. Однако эти сведения не могут считаться полными. Например, в Бобруйске и Бобруйском районе по данным ЧГК в 1945 г. было указано общее количество погибших 439 чел. всех национальностей, в то время как по данным Ицхака Арада только евреев в г. Бобруйске погибло 5281 чел.73 В Барановичах, по данным ЧГК, погибло 52тыс. 510 чел. всех национальностей, но количество женщин и детей не названо. В Минске из 325 тыс. 837 погибших говорилось только о 494 женщинах и 408 детях (0,13% детей). В Борисове - из 23 тыс. 598 чел. погибших упоминаются всего 245 женщин и 63 детях (0,3% детей); в Червенском районе из 6.321 погибших - 142 женщины и 82 ребенка (1,3%) и т. д. В Гродненской области нет сведений о количестве погибших детей по Берестовицкому, Гродненскому, Зельвинскому, Лидскому и Скидельскому районам. В то же время, к общему итогу уничтоженного населения в этой области (111 тыс. 108 чел.), согласно отчета уездного комиссара фон Плетца, следует прибавить ещё 43 тыс. 999 чел. Однако, сведений о женщинах и детях в отчете не приводилось. Следовательно, общий процент детей, погибших на оккупированной территории Белоруссии, в сводном отчете ЧГК СССР значительно занижен.

Более точную картину преступления нацистов дают районные отчеты ЧГК. В Минской области наибольшее количество детей было убито в Бегомльском районе - 45% всех жертв, в Плещеническом - 26,8%, в Смолевичском -25,7%, в Березинском - 21,1%. В Барановичской области - соответственно в Любчанском, Ивенецком, Городищенском районах (38,4%, 25,4%, 24%); в Бобруйской области - в Паричском, Осиповичском, Старобинском районах (34,1%, 30,6%, 28,7%). В Витебской области - в Городокском и Лепельском районах (34%, 19,6%); в Полесской области - в Туровском, Хойникском и Василевичском районах (36,7%, 35,9%, 29,6%); в Могилевской - в Хотимском, Дрибинском, Круглянском районах (33%, 27,9%, 20,8%); в Молодечненской - в Ильянском, Ивьевском, Кривичском районах (24,9%, 23,9%, 17,6%).74 Сколько среди них оказалось еврейских детей не выяснено, но можно предположить, что их количество составляет не менее 50% от общего количества жертв среди детей.

Влияние Катастрофы на судьбы детей

Эхо Катастрофы давало себя знать после войны. Годы оккупации навсегда оставили след в сознании детей. С течением времени, восприятие Катастрофы было всё более болезненным. Психическая травма, полученная в детстве, обострялась. Никто из них не мог освободиться от переживаний прошлого. Годы голода и перенесенных болезней, эмоционального перенапряжения, утрата родителей и близких становились причиной преждевременной потери жизненных сил, нервного расстройства и депрессии. Даже в тех случаях, когда люди не были непосредственно на оккупированной территории, порой, трагически отражалось на их судьбе. Хася Ханина (Вайнблат) в 1946 г., будучи на восьмом месяце беременности, узнала подробности гибели евреев в родном Турове. Во время акции детей вырывали у матерей и бросали в колодец. Хася преждевременно родила мальчика, красивого, умного, но с врожденным пороком сердца. И похоронила его в 1967 г. в 11-летнем возрасте.75

Несмотря на это, некоторые малолетние свидетели Катастрофы через некоторое время нашли в себе силы возглавить антифашистские организации, общества бывших узников гетто и концлагерей. Другие попытались выразить свои переживания в виде мемуаров, публицистических очерков, выступлений, лекций, кинофильмов. Писатель Леонид Коваль из Бобруйска предлагает создать "Антологию Холокоста", широкое международное издание, включающее в себя наиболее ценные свидетельства. В Израиле (Ашкелон) Анна Кремянская стала секретарем творческой группы по подготовке сборника "Еврейские дети в борьбе с нацизмом".76

Яков Липский и Михаил Трейстер из Минского гетто стали организаторами и руководителями Белорусской ассоциации евреев - узников гетто и нацистских концлагерей. Роман Левин из Брестского гетто написал сценарий, по которому в России сняли документальный фильм о жизни и гибели гетто, а во Франции вышла его книга.77 Фрида Рейзман стала руководителем благотворительного объединения "Гилф", Мая Крапина - начальником отдела гуманитарной помощи "Хэсэд Рахамим", а Михаил Новодворский - координатором Еврейского благотворительного фонда. Все трое были в числе сорока еврейских детей из Минского гетто, которых спасали в д. Поречье Пуховичского района.78

Необычной оказалась судьба Яши Этингера, который родился в 1929 г. семье профессора медицины Лазаря Ситермана. В годы войны оказался в Минском гетто, где пробыл 10 месяцев. Его спасла Мария Петровна Харецкая, которая долгие годы была в их семье няней. В 1944 г. советские войска освободили город, и Яков уехал в Москву. Его приемным отцом стал профессор-кардиолог Яков Этингер, которого в 1950 г. арестовали в связи с "делом врачей". Якова и его приемную мать приговорили к 10 годам заключения. Юноша пробыл в лагере более четырех лет. После смерти Сталина его реабилитировали, он закончил исторический факультет Московского государственного университета и поступил на работу в Институт мировой экономики и международных отношений. В 1988 г. Яков Этингер стал одним из создателей общества "Мемориал", опубликовал десятки статей о фашизме и антисемитизме, сейчас является членом Совета Московской ассоциации узников гетто и фашистских концлагерей.79

Вывод

Таким образом, судьба еврейских детей на оккупированной территории является неотъемлемой частью истории Катастрофы, имеет свои особенности и специфику. Дети, в отличии от взрослых, оказались в наиболее бедственном положении. Отсутствие жизненного опыта и накопленных связей, специальности, наконец, физических сил делали их беззащитными, уменьшали шансы на выживание. Они погибали первыми. В то же время, дети обладали несомненными преимуществами перед взрослыми. Еврейская внешность у многих в детском возрасте была менее выражена, что в критической ситуации часто оказывалось решающим обстоятельством. Им легче было притупить бдительность неприятеля, выдать себя за нищих и побирушек. Война заставила всех быстро повзрослеть. Примеры того, как нацисты и их соучастники из местного населения поступали с родителями, родными и знакомыми заставили быстро понять опасность своего еврейского происхождения. Дети скорее приспосабливались к обстоятельствам и острее реагировали на перемену конкретной ситуации. В момент опасности им было легче спрятаться, а недостаток жизненного опыта лишал парализующего страха. Стремление к выживанию у детей было зачастую гораздо выше, чем у взрослых. Навыки поведения, которые они усваивали из окружающей жизни, оказывались более действенными. Не случайно партизаны часто использовали детей в качестве проводников, разведчиков, связных, проникавших в гетто и выводивших в лес взрослых. После окончания войны они легче приспособились к новой жизни. Вступив в пору зрелости, они нашли в себе силы учиться, обзавестись семьями, родить детей. Опыт изучения положения детей на оккупированной территории должен быть продолжен, что значительно обогатит историю Катастрофы.

Примечания

1. Примером могу служить: Никогда не забудем. Рассказы белорусских ребят о днях Великой Отечественной войны (Минск, 1965); Всегда готовы, (Кишинев, 1972); Я. Давидзон. Орлята партизанских лесов (Киев, 1979): Н. Родичев. Подростки (Москва, 1984); Э. Максимова. Дети военной поры. Политиздат (Москва, 1988).

2. Никогда больше (Санкт-Петербург, 1993);. Левин, Р. Мальчик из гетто, Российская библиотека Холокоста (Москва, 1996); Хедва Фридбойм. То, что помню (Ярославль, 1997); С. Марголина. Остаться жить (Минск, 1997); Р.Рыжик. Спаси и помилуй (Витебск, 1997);

3. Irena Grudzinska-Gross (ed.), War Through Children"s Eyes // Hoover Institute Press (Stanford, 1981); Израиль Сегель. Лесной скиталец (Тель-Авив, 1994), Marie Brandstetter. Mania"s Angel: My Life Story (Burlingam, California, 1995); Абрам Рубенчик. Правда о Минском гетто (Тель-Авив, 1999).

4. Theresa Campbell. A Review of Multicultural Literature for Children Focusing on Racial Oppression of Jewish People and the Holocaust (New York, 1997); Anita Lobel, No Pretty Pictures: A Child of War, Greenwillow Books (New York, 1998); Claire Rudin, Children"s Book About Holocaust: A Selected Annotated Bibliography (Bayside, NY, 1998); Tamar Fox, Inherited Memories: Israeli Children of Holocaust Survivors, Cassell (Washington, D.C., 1998); Judith Kestenberg, Charlotte Kahn (eds), Children Surviving Persecution: An International Study of Trauma and Healing. Westport, CT: Praeger, 1998; Ted Gottfried, The Holocaust Children. Springfield, NJ: Enslow, 1998.

5. Преступления немецко-фашистских оккупантов в Белоруссии, 1941-1944 гг., Сборник материалов и документов (Минск, 1963); Нацистская политика геноцида и выжженной земли в Белоруссии, 1941-1944 гг. Документы и материалы (Минск, 1984); М.Я. Савоняко. Немецко-фашистские лагеря на территории Белоруссии в годы Великой Отечественной войны, 1941-1944 гг. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук (Минск, 1993 г.); Нямецка-фашысцкi генацыд на Беларусi, 1941-1944 гг. Пад рэд. прафесара. Ў. Мiхнюка (Мiнск, 1995); Беларусь у гады другой сусветнай вайны: урокi гiсторыi i сучаснасць (Мiнск, 1995); Места принудительного содержания гражданского населения на временно оккупированной территории Белоруссии в годы Великой Отечественной войны. Справочник (Минск, 1996); Озаричи - лагерь смерти. Документы и материалы (Минск, 1997) и др.

6. Altshuler, M. "Escape and Evacuation of Soviet Jews at the Time of the Nazi Invasion: Policies and Realities". In: Lucjan Dobroszycki, Jeffrey S.Gurock (eds.) The Holocaust in the Soviet Union and the Sources on the Destruction of the Jews in the Nazi-Occupied Territories of the USSR, 1941-1945. Armonk (New York, 1993), pp.77-104.

7. Мишпоха (Витебск), № 3, 1997 г., с. 3.

9. Мальчик принял участие в подпольной борьбе и выжил. После освобождения Минска его мать и брат вернулись в родной город, отец-офицер Красной Армии, вернулся с фронта. Ныне Владимир Семенович Рубежин проживает в Минске, работает инженером-констуктором. См.: Авив, № 6/1998 г.

10. Эшелон через Борисов, минуя горящий Минск, был направлен в Мордовию, где в районном центре Ичалки был организован белорусский детский дом. Вожатые стали называться воспитателями. Судьба детей и подростков из пионерлагеря под Нарочью сложилась по-разному. Михаил Бурштейн ушел добровольцем на фронт и стал десантником, в 1942 г. был тяжело ранен и попал в госпиталь, вылечился и воевал до конца войны. Зоя Любавина в мае 1943 г. закончила курсы медсестер и в январе 1945 г. погибла. Лева Марон тоже ушел в армию, был ранен, женился на медсестре, которая его выходила, живет в Воронеже. Ася Храмова погибла при штурме Варшавы; Лена Лагацкая закончила Белгосуниверситет, который в годы войны размещался на станции Сходня под Москвой и стала заслуженным учителем Беларуси. Рива Берман сейчас работает волонтером "Хэсэд Рахамим" в Минске. Яков Кремер убежал из детского дома в Мордовии на фронт. До войны он выступал с родителями в цирке и прекрасно метал нож. Его взяли сыном полка, как сложилась его дальнейшая судьба неизвестно. См.: "Последний эшелон", Авив, № 4, 1999 г.

11. Неизвестная черная книга. Свидетельства очевидцев о Катастрофе советских евреев, 1941-1944 гг. Яд Вашем (Иерусалим, 1993), с. 244-245.

12. Кнатько, Г. Гибель Минского гето (Минск, 1999), с. 14.

13. Нацистское золото из Беларуси. Документы и материалы. Составители В.И.Адамушко, Г.Д.Кнатько, Н.А.Редкозубова, В.Д.Селеменев. Национальный архив Республики Беларусь (Минск, 1998)

14. Рубенчик, А. Правда о Минском гетто (Тель-Авив, 1999), с. 49.

16. Шерман, Б.П. Барановичское гетто. Колдычевский лагерь смерти (Барановичи, 1997), с. 7, 9.

17. Марголина, С. Остаться жить (Минск, 1997), с. 60.

19. Розенблюм, А. Память на крови (Петах-Тиква, 1998), с. 61.

20. Левин, Р. Мальчик из гетто (Москва, 1996), с. 26.

21. Романовский, Д. "Холокост глазами евреев - его жертв: на примере Восточной Белоруссии и Северо-западной России", Вестник еврейского университета в Москве, № 1(17), 1998 г., с. 101-102;

22. ГАРФ, ф. 8114, оп. 1, д. 958, лл. 203-204; М. Навадворскі. "Мы баяліся цішыні", Звязда, 27 кастрычніка 1993 г.

23. Розенблюм, Спасая обреченных. Свет миноры (Борисов, 1994).

24. Книга спасения. Сост. Л. Коваль, Гольфстрим (Юрмала, 1993). Часть 2, с. 339-344.

25. Д. Гай. Десятый круг (Москва, 1991), с. 243.

26. Неизвестная черная книга. Ук., соч., с. 257; ГАРФ, ф. 8114, оп. 1, д. 960, лл.293-295.

27. Гуревич, Анна. "Праведники и злодеи", Мезуза (Минск), № 3, 1997 г.

29. Государственный архив Брестской области (ГАБО), ф. 2135, оп. 2, д. 186, л. 1.

30. ГА Минской области, ф. 322, оп. 6, д. 1, лл. 45, 64.

31. Архив КГБ Республики Беларусь, инв. № 35625, д. 1919.

32. Басін, Я и Мікалайчанка, А. "Рахунак вязняў штандарткамісарыята", Дзеці і мы 1994, № 8; Я. Басін, "Сіроцтва ў пакуцінні свастыкі", Добры вечар, 19 мая 1994г.

33. Гуревич, А. "Признана не жидовкой", Авив (Минск), № 2, 1994 г.; Давид Гай. Десятый круг (Москва, 1991), с. 226.

34. Школьник, Л. "Минск-Иерусалим-Миннеаполис: возвращение к себе", Еврейский камертон (Тель-Авив), 6 сентября 1996 г.

35. Романовский, Д. "Отношения между евреями и неевреями на оккупированных советских территориях глазами евреев на примере Северо-восточной Белоруссии и Западной России", Вестник еврейского университета в Москве, № 1 (18), 1998 г., с. 89-122.

36. Авив, № 6, 1998.

37. Народная газета, 26-28 октября 1996 г.; М. Рывкин, А. Шульман, Породненные войной (Витебск, 1997), с. 54.

38. Рубин, А. "Страницы пережитого". В кн.: Мой путь в Израиль (Иерусалим, 1977), с. 100.

39. Рывкин, М. и Шульман, А. Ук. соч., с. 30.

40. Там же, Ук. соч., с. 41.

41. Левин, Р. Ук. соч., с. 27.

42. Шибалис, М. "Когда седеют дети", Мишпоха 1998, № 4, с. 70-71.

44. Винница, Г. "Трагедия евреев Шклова". Евреи Белоруссии. История и культура. Вып. III-IV (Минск, 1998), с. 134.

45. Гай, Д. Ук. соч., с. 250.

46. Трагедия евреев Белоруссии в 1941-1944 гг. Изд. 2 (Минск, 1997), с. 187-188.

47. Евреи Беларуси. История и культура (Минск, 1997). Вып. I, с. 137, 140, 141.

48. Марголина, С. Ук. соч., с. 16.

49. Лейзеров, А. "За стенами гетто". В сб.: Евреи Беларуси. История и культура. Вып. II (Минск, 1998), с. 115-116; Госархив Минской области, ф. 623, оп. 2, д.8, л. 59; д. 10, л. 58.

50. Рубинчик, А. Ук. соч., с. 41, 76.

51. Житницкая, Бася. Жизнь, прожитая с надеждой (Рамат-Ган, 1998), с. 51.

52. Романовский, Д. "Холокост в Восточной Белоруссии и Северо-западной России глазами неевреев", Вестник еврейского университета в Москве, № 2(9), 1995 г., с. 93-103.

53. Розенблюм, А. "Следы в траве забвения". Евреи в истории Борисова // Свет меноры (Борисов, 1996), с. 43; Д. Романовский, Ук. соч., № 2 (9), 1995 г.

56. По доносу Софья Гержибович была арестована в мае 1942 г. полицией местечка Греск и расстреляна: Народная газета, 9-11 июня 1994 г.

57. Jewish History and Literature: a Collection of Essays. Edited by prof. Moshe S. Zhidovetsky-Rabinovich. Vol. 2. Part II, Rehovot (Israel), 1992, рp. 873, 876.

58. Розенблюм. A. Ук. соч., с. 58.

60. Розенблюм, А. Память на крови (Петах-Тиква, 1998), с. 61.

61. ГА Брестской области, ф. 201, оп. 2, д. 31, л. 5.

62. Рубенчик, А. Ук. соч., с. 45-46.

63. Левин, В. и Мельцер, Д. Черная книга с красными страницами. Трагедия и героизм евреев Белоруссии (Балтимор, 1996), с. 247; Д. Романовский, Ук. соч., № 2 (9), 1995 г.

64. Yehoshua R.Buchler, "Local Police Force Participation in the Extermination of Jews in Occupied Soviet Territory". Shvut, № 4(20), 1996, pp. 79-99.

65. Озаричи - лагерь смерти. Документы и материалы (Минск, 1997), с. 6.

67. Jerzy Turonek. Bialorus pod okupacija niemiecka (Warszawa-Wroclaw, 1989), p. 67.

68. Смілавіцкі, Л. "Невядомые старонкі беларускай школы". Гады нямецкай акупацыі (1941-1944 гг.)". Полымя, № 12, 1994 г., с. 192-198.

69. Белорусские остарбайтеры. Сборник документов об угоне населения Белоруссии в Германию. Части 1 и 2, (Минск, 1996-1997).

70. С. Польскі, С. Мацюнін. "Цана перамогі. Колькі ахвяр забрала на Беларусі вайна?", Літаратура і мастацтва, 1990 г., 6 ліпеня.

71. "Демографические потери Беларуси в годы Великой Отечественной войны". Круглый стол. Министерство обороны Республики Беларусь, Минск, 17-18 декабря 1998 г.

72. НАРБ, ф. 845, оп. 1, д. 63, л. 30.

73. Yad Vashem Archive (YVA), collection 033/5278.

74. Уничтожение евреев Советского Союза в годы немецкой оккупации, 1941-1944 гг. Сборник документов и материалов. Под ред. И.Арада (Иерусалим, 1992), с. 16.

75. YVA, М/33-428, 453, 455, 1135-1150, 1159.

78. Рем, мальчик из гетто. Брест-Литовск, 1941 г. - Москва 1996 г., Stok (1996).

79. В августе 1999 г. благотворительное общество "Гилф" оказало гуманитарную помощь нуждающимся жителям Пуховичского района, включая д. Поречье общим весом 1,5 тонны: продукты питания, лекарства, одежда и обувь. См.: Авив, № 5, 1999 г.